Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Не в первый раз и не в последний
Я выхожу из этого метро,
Отсчитывая звонкие ступени.
Не в первый раз и не в последний
Я говорю ненужные слова,
Рассеянно следя за дрожью тени.
Я прячу задрожавшие колени
И безобразные от слёз глаза —
Не в первый раз и не в последний.

Жена и мать останутся в Довиле,
Вертеться в безысходном колесе.
А он помчится в даль прямых шоссе
На собственном автомобиле.

Они останутся покорным эхом
В нормандском домике — жена и мать —
Потрёпанными картами гадать —
Благополучно ли доехал?

И будет ночь, и будет даль всё та же,
И будет ветер биться, как и раньше,
И серо-жёлтая вода Ляманша
Взбегать на опустевший пляж.

Они останутся — жена и мать —
Чтоб слушать ветер и ловить сквозь шторы
Далёкий шум случайного мотора,
Сидеть у саламандры и гадать.

Улыбка, беспечальная когда-то,
Кривит лицо, приподнимая бровь.
А на губах запечатлелась кровь
Огромного холодного заката.

Вот почему улыбка так тиха,
Застенчив взгляд и равнодушны губы.
Вот почему коробит смех беззубый
В разорванных, неконченых стихах.

Надеть открытое, короткое платье,
Намазать губы и танцевать фокстрот
Узнать на губах терпкий привкус счастья,
А на сердце — равнодушный гнёт.

И в зимний вечер, который слишком долог,
Паденьем тела сломать речную сталь —
За один короткий, сухой некролог,
За равнодушно брошенное «жаль».

Целый день по улицам слонялась,
Падал дождь, закручивая пыль.
Не пойму, как я жива осталась,
Не попала под автомобиль.

На безлюдных тёмных перекрёстках
Озиралась, выбившись из сил.
Бил в лицо мне дождь и ветер хлёсткий
И ажан куда-то не пустил.

Я не знаю, сердце ли боролось,
Рифмами и ямбами звеня?
Или тот вчерашний, женский голос
Слишком много отнял у меня?

Будет утро и свет заструится
Сквозь прикрытые ставни окна.
Мне тревожное что-то приснится,
И проснусь я от страшного сна.

Я проснусь. И, глаза протирая,
Вдруг почувствую холод и страх.
И вокруг ничего не узнаю
И не вспомню, что было вчера.

Так исполнится чьё-то проклятье,
И не день, и не месяц, не год —
Будет мир сочетанием пятен
И зияньем зловещих пустот.

Так что же? — плачь, неистовее плачь!
Захлёбывайся, бейся, как кликуша.
И пусть молчание соседних дач
Твой крик придавленный нарушит.

Вой голосом, сжимая кулаки,
Вой голосом, как на погосте баба,
И повались, беспомощной и слабой,
Как жертва молодости и тоски.

Это будет сегодня. Я в это верю.
Я не знаю, где и зачем,
Но сегодня скажу о моей потере,
О тревоге моих ночей.

Я не знаю, зачем, и кто в этом волен,
И когда этот час придёт,
Но предчувствием счастья, обиды и боли
Исступлённо кривится рот.

Это будет сегодня, я знаю, верю.
Будет вечер суров и нем.
Я кому-то скажу о моей потере,
И сама не пойму, зачем.

Пусть брошены те нежные слова,
Как звон тысячелетней колокольни.
От них не закружилась голова,
Не сделалось ни радостно, ни больно.

В глазах, должно быть, искрится тоска,
А губы слишком сухи и упрямы.
И кровь назойливо стучит в висках,
И сердце гулко отбивает ямбы.

Я всё отдам больному февралю,
Всё вырву, брошу, растопчу, развею.
Я только молодость мою люблю,
Я только молодость мою жалею.

В окно сквозит ночной, туманный свет
И зеркало рассеянно сверкает.
Хоть музыканта, знаю, дом, а нет,
Но слышу я — виолончель играет.

Стоит в углу, раздув свои бока,
Звенят, гудят натянутые струны.
А я твержу, что вот — пришла тоска
Холодной ночью, матовой и лунной.

Не жаль того, что кончилось вчера.
Не жаль себя, и боль, и горечь эту.
Я буду тихо думать до утра,
Я буду тихо плакать до рассвета.

И ветер гулко стонет за стеной,
И бьётся кровь, и сердце замирает,
И в первом этаже сама собой
Виолончель безумная рыдает.

Есть верный путь к упрямой петле
На крепко ввинченном крючке,
Когда слова перекипели
И горький вкус на языке.

Жить в золочёной женской рамке,
В кольце каких-то сильных рук.
Жить для того, чтоб взглядом самки
Рассеянно смотреть вокруг.

Ронять слова о ярком счастье
И рабски отражать в глазах
Безумное желанье страсти,
Безумный и блаженный страх.

И, тихо опустив ресницы.
Изведав тёмные пути,
Ушедшей юности молиться,
Кому-то говорить: прости!

И дом свой будет неприветлив,
Напоминаньем о тоске.
Так — верный путь к упрямой петли
На крепко ввинченном крючке.

И только б смерть всю душу стёрла
В торжественный и вечный миг,
Когда верёвкой стянет горло
И грубо вытянет язык.