Владимир Корнилов - Демобилизация
- Салют!
- Привет!
- Дай облобызаю, - галантно обнял Крапивников Марьяну и демонстративно поцеловал ее в губы.
- Давно не чмокались, Юрочка, - усмехнулась та.
- Здравствуй, Танька. Мы разводимся, - повернулась к картавящей женщине.
- В добг'ый час.
- А ты как здесь? - строго спросил Сеничкин лейтенанта. - Нечего тебе тут делать. Написал, что я велел?
- Здравствуй, Боренька, - отталкивая мужа, кинулась на шею лейтенанту Марьяна. - Мы с ним разводимся!
Курчева она тоже поцеловала в губы, и он, хотя и сам выпил, услышал запах спиртного. Но ему были приятны ее пухлые и одновременно плотные, а теперь еще и холодные с мартовского мороза губы.
- Бросьте лизаться, - сказал доцент. - Ну, ну. Не дразни солдата. Ему в казарму назад.
- Я в городе ночую, - огрызнулся Борис.
- Выпивки не принесли, а у нас кончилась, - сказал Крапивников.
- Мы, Юрочка, с банкета. Я хотела украсть бутылку, но бывший супруг не дал.
- Не смешно, - скривился доцент.
- Кто защищался? - спросил Бороздыка, ревниво относящийся ко всем соискателям.
- Витька Поздеев.
- Христопродавец.
- Ну, уж вы слишком. Немного есть, но на полного Искариота не тянет, улыбнулся Сеничкин.
- Точно, Искариот, - засмеялась Марьяна. - И зря бутылки не утащили. А то целых три часа: Чернышевский, Чернышевский, и еще этот, как его, Варфоломей...?
- Зайцев, - подсказал Бороздыка. - Тоже сволочь.
- Ну, зачем же так, - улыбнулся Крапивников. - Игоруша сегодня перебрал. Борис Кузьмич многовато принес.
- Гуляет армия, - буркнул доцент. - Ты что, демобилизовываться раздумал? Почему не пишешь? Я же говорил.
- Он уже написал и весьма толково, - сказал Крапивников.
- Это что? Про обозника? Лучше бы, как Витька, про Чернышевского написал, раз языков не знаешь.
- Ненавижу Чернышевского, - вмешался Бороздыка.
- Почему же? Примечательная личность, - возразил хозяин.
- Никогда не читала, - влезла в разговор Марьяна. - Помню только, что чем-то от него веет.
- Духом кассовой бойбы.
- Христопродавец, - повторил Бороздыка.
- Какая тебя сегодня муха укусила? - удивился хозяин. - Славянофилы, Ига, хорошие люди, но и западники тоже.
- Нищие духом! - Игорь Александрович пытался себя взвинтить.
- Да. Дон-Кихот бый написан в Суздайе.
- Ига, сбавьте пены и найдите себе какую-нибудь женщину, а то ваша озабоченность из всех дыр лезет, - не выдержала Марьяна. Она на дух не переносила Бороздыку.
- Уже нашел. Повернулся, так сказать, к востоку, - усмехнулся Серж.
- Я бы поговорил с тобой, - насупился Бороздыка, вытащил из кучи сваленных пальто свое демисезонное и вдруг, повернувшись к Курчеву, точно был его начальством или научным руководителем, повелительным голосом спросил: - Вы идете, лейтенант?
- Иду, - от неожиданности Курчев тоже взял шинель.
- Куда? - обняла его Марьяна. - Уже в Тьмутаракань?
- Да нет. Я сегодня в "коробку". Твоя свекруха меня шуганула.
- Денег попросил? - вызвав злобный взгляд доцента, усмехнулась она. Не надейся. Это министр так... расчувствовался...
- Брось язвить, - сказал жене доцент.
- Нет, не денег, - улыбнулся лейтенант. - Просто мы выпили по поводу послезавтрашней смерти.
- Каждый за свое? - полюбопытствовала Татьяна.
- Примерно. - Курчеву не хотелось порочить родственника. Он уже насовывал на себя шинель и торопился в "коробку". Времени было половина одиннадцатого.
- Заходите завтра, - сказал Крапивников. - Сегодня у меня шумно. Поговорить не удалось.
- Завтра - вряд ли. Завтра у меня многое решается, - ответил Борис.
- Что у тебя? - спросил доцент. Он примостился у печки, где прежде сидел художник.
- Прошение написал.
- Эх, не так действуете, лейтенант, - улыбнулся Крапивников. Пропадет рапорт. Застрянет в нашей бюрмашине. В таких вопросах лучше на собственные силы рассчитывать. Мне лично известно около четырехсот честных способов демобилизации.
- Ну, завел! - скривился Бороздыка. Он уже стоял в дверях.
- Ничего, подождешь. Дай поучу молодого человека. Вы, Борис Кузьмич, холостой, так что для вас все подходит. Вот, скажем, способ первый. Вы пишете командиру вашей части: я, такой-то, возмущенный наглым разбоем французских колонизаторов, проливающих мужественную кровь вьетнамского народа, призываю всех офицеров нашего полка отдать в фонд сражающегося Вьетнама шесть месячных окладов.
- Браво, - сказал Серж. - Кащенко обеспечено.
- Да, не годится, - вздохнула Марьяна. Доцент молчал, словно его здесь не было.
- А без Кащенко ничего не выйдет, - улыбнулся Крапивников, несколько обескураженный слабостью произведенного эффекта. - Все четыреста способов через это учреждение. Без того - служить двадцать пять, как при Николае Палыче.
- А чего-нибудь другого нет? - спросил Курчев.
- Есть. Но тут вам придется ждать праздников, поскольку на послезавтра торжества не намечены. А вот перед первым мая вы приходите в зал, садитесь в первом ряду и поднимаете портреты Ленина и Сталина. Когда вас вызывают в "Смерш", вы с невинным видом отвечаете, что вас давно уже берет досада, почему это президиум сидит спиной к портретам. Вам жалко президиум и хотите, чтобы он тоже посмотрел на них.
- Ну, это уже не Кащенко, а Казань, - печально вздохнул Серж.
- Спасибо. Только меня уже и без того вызывают, - сказал Курчев. - Я написал Маленкову.
- Тогда понятно, - вздрогнул доцент, вспомнив, как ждал Ингу у Кутафьей башни.
- Что тебе, Лешенька, понятно? - не удержалась Марьяна. - Ты просто ему завидуешь. Знаете, - она, как в переплясе, развела руками, приглашая всех участвовать в изобличении мужа. - Смешно, но мой бывший супруг завидует Борьке. А, Алешенька?!
- Завидую, завидую.
- И не соглашайся, будто я дура. И так все видят. У Борьки - слог, у Борьки собственное соображение. А у тебя одни цитаты, а то, что между ними, такое дубовое, будто боишься, что развалится. Дуборез ты, Лешенька.
- Амплуа четвертое: Марьяна Сергеевна в роли государственного обвинителя, - раздраженно сказал доцент. - Идем, - кинул он Курчеву. - Мать уже успокоилась и спит давно.
- У меня переночует, - сказал Бороздыка требовательно и строго, словно ему поручено было оберегать лейтенанта.
- Пойдемте, - согласился Борис. - А ты, Лешка, с ней не разводись. Видишь, какая она красивая.
- Не беги, Борька, поцелую, - крикнула Марьяна, но Курчев с Бороздыкой уже были в коридоре.
22
К ночи опять завернуло холодом и Курчеву, несмотря на выпитое, в узкой шинелишке было зябковато. Бороздыка тоже дрожал в своем пальтеце, и поначалу они молчали.
"Надо идти в 'коробку'. Чего я поперся за ним? - думал Борис. Небось, какая-нибудь халупа. Не приткнешься".
- Может, подъедем? - сказал вслух.
