Владимир Корнилов - Демобилизация
Дверь открылась и, схватив лейтенанта за руку, он, ступая на носках, протащил его через темный заставленный сундуками и шкафами коридор к себе в келью.
Комната в свете настольной без абажура лампы была именно такой, как представлял себе Курчев: грязной, пыльной и полной книг. Вместо койки была расставлена раскладушка с неприбранной смятой постелью. На письменном столе стояли сковородка, чайник и подстаканник, а книги заполняли стеллажи, два стула, подоконник и еще одна стопка, перевязанная и то ли предназначенная для букиниста, то ли купленная и еще не прочитанная, торчала у самых дверей.
- Располагайтесь. Давайте шинель. Что еще осталось в нас русского это вот такие ночные бдения,- выговорил важно хозяин, и Курчев понял, что выспаться этой ночью не удастся.
- Ну, это как раз не русское - спорить полночь-заполночь, - сказал вслух, чтобы сбить с хозяина спесь. - То есть русское, но от разночинцев. От Белинского пошло. А веселие Руси - пити. Как я понимаю, дворяне не спорили, а жженку жгли, - подмигнул Игорю Александ-ровичу. Ясно было, что тот выпивки у себя не держит.
- Я вам кофе сварю, - не обращая внимания на курчевский выпад насчет жженки, сказал хозяин. - Ваш реферат меня заинтересовал. Вы невежественны и необразованны. Обижаться нечего. Ваш кузен тоже необразован. Но вы ищете, и я это ценю.
- Спасибо.
- Вы ищете, но вы не найдете. Что значит последний человек? В сталинской формулировке (помните?) и то больше духовности, чем в вашем реферате. Отрицание религиозности порой есть выражение скрытой, внутренней, так сказать, духовности. Ваше же отрицание - просто нуль. Мистика - высшее достижение человечества. Высшее, лейтенант.
Из ящика письменного стола Бороздыка достал банку с кофе, но обнаружив, что она пустая, отошел от стола и сел на раскладушку.
- Если вам непременно надо выпить, можно раздобыть у таксистов, сказал с печальной важностью.
- Да нет. Спасибо. Так поговорим. Мне завтра с утра к начальству.
- Кончилось кофе. А то бы я вам дал зерен пожевать. Это отбивает, усмехнулся Игорь Александрович. - Так вот и живем, - махнул рукой на книги и прочий беспорядок. - Зато не служим, и главное, - никому не кланяемся. За свободу надо платить, молодой человек.
- Согласен. А вы свободны?
- Да. Что-что, а свобода у меня совершенно моя, как сказал бы Федор Михайлович. Вот этого я ни на что не променяю. Ни на красивую мебель, ни на красивую женщину для мебели.
"Это он про Ингу", - подумал Курчев, чувствуя, что разговор об аспирантке состоится.
- Я свободен, хотя и загнан. Я свободен, но я как кладбище. В этом столе, - он показал на сковороду, - и вот здесь, - осторожно похлопал себя по лбу, - столько похоронено, столько начато и не завершено, что хватило бы на три Оксфорда и две Сорбонны.
- Почему так? - лениво спросил Курчев, ожидая, скоро ли разговор повернется к реферату или к аспирантке.
- Почему? Вы же не младенец. Сами понимаете, что сейчас ничего не опубликуешь. Все перекрыто. Даже стараться нечего.
- Старались?
- Нет. Я выше этого. Просить, умолять, к тому же корежить свои мысли нет! Увольте! Мне - либо все, либо - ничего.
- Дайте почитать, - сказал Борис.
- Не могу, молодой человек. Это для себя. Я не тщеславен.
- Но мне действительно интересно.
- Перетоскуете, - усмехнулся хозяин, явно стараясь избежать продолжения разговора. - Я не тщеславен. Чужие мнения меня не интересуют. Раз нельзя публиковать и нести разум в народ, то и писать нечего. Что толку от вашего реферата, лейтенант, если это не напечатают и дальше Крапивникова его и показывать небезопасно?
- Да, вроде так, - кивнул Курчев и вдруг, вспомнив, что часть третьего экземпляра куда-то исчезла, сказал с вызовом:
- Но пока я не написал, откуда мне знать, можно это напечатать или нельзя? Знаете, как в армии: откуда ты знаешь, что приказ невыполним, если ты его выполнить не пытался?
- Софистика. Софистика, демагогия и прочее. Читайте лучше Леонтьева, Бердяева, и никакая аспирантура вам не нужна. И оставайтесь в армии. Шинель вас прикроет. На хлеб зарабатывать вам не надо. А мысли ваши всегда при вас. Маршировать их никто не заставит.
- Да, как будто оно так, - согласился лейтенант. - Только офицер из меня, как из дерьма пуля. Нет, я демобилизуюсь. Квартира своя светит. Недалеко отсюда.
- Женитесь?
- Нет. А вы?
- Видимо, к тому идет. Не хочется, конечно. Но, с другой стороны, удивительное существо. Такой самоотверженности больше не встретишь.
- Простая русская душа, - с невинным видом поддакнул Курчев, помня, что у Крапив-никова невесту называли "татарским игом".
- Что значит - русская?! - взвился Игорь Александрович. - Я говорю о духе, о душе, а полового шовинизма во мне ни капли. И кроме того, если хотите, татары спасли Россию.
- Вот как! - полюбопытствовал Курчев. Он сидел у письменного стола и правую щеку припекала полуторастосвечовая лишенная абажура лампа.
- Да, не удивляйтесь. Если бы не татары, мы превратились бы в безъязыких белорусов. Нас бы онемечили германские ордена. А татар мы растворили в себе. Да и иго, собственно, не было игом. Церкви трудились. Татары в наши дела не лезли. А посмотрите, что сделали немцы с Литвой и Белой Русью? Это же немые народы. Ни культуры, ничего...
- Белорусы здорово партизанили. Да и литовцы по-своему дрались неплохо. Недаром столько в Сибири очутилось...
- Вы опять, лейтенант, не о том. Вы слишком прямолинейны.
- Возможно. Только война - дело прямолинейное, - опять уколол Бороздыку, поскольку тот, как понял Курчев, войны не нюхал. - Выходит, татары нас от немцев защитили. А почему мы сами от татар не защищались? Нас-то больше было? А? Где же ваша церковь была?
- Татары помогли сохранить русский дух. Через тернии к звездам! Слышали?
- Да. А со звезд нас стащили шестидесятники? Так я вас понял?
- Приблизительно. Через муки ига мы обрели национальную идею. Мы были духовнее татар. Татары нам не были страшны. А немцы...
- Были духовнее нас, - подсказал Курчев.
- Не так прямо! Не так быстро, молодой человек. Новгород не уступал Ганзе.
- Так чего ж было бояться? Тем более, что псы-рыцари скоро дуба дали. Впрочем, я спорить с вами не берусь. Вон вы сколько прочли! - он обвел рукой стеллажи и книги, наваленные на полу и подоконнике. - А я все, чего помню, один стишок Алексея Толстого: "Надели шаровары, поехали на Русь." Только духа, наверно, особого не было, если он должен был заявиться через рабство.
- Междоусобицы всюду были.
- Но у нас этого добра даже чересчур. Князья монголам нас прокакали. Потому бы я на месте дворян заткнулся и скрывал свое происхождение. Если кто и погубил Россию, так только они. И когда-то, и недавно.
