Владимир Корнилов - Искра
Обзор книги Владимир Корнилов - Искра
Владимир Корнилов
ИСКРА
ДЕТЯМ ВОЙНЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ
В надежде на духовное просветление людей, еще не отвращенных от литературы, решился я на издание недавно законченной своей повести. В том нравственном беспределе, в который ввергнуто наше общество, прикосновение к чистым человеческим чувствам, проявленным даже в жестком оскале войны, быть может, пробудит стремление быть лучше времени, в котором не по нашей воле довелось нам жить.
Думаю, читатель поймет, что повесть эта далеко не только о мальчишках и девчонках той, уже ушедшей от нас войны.
В. КОРНИЛОВ«БОЖЬЕ ЧУДО»
Звали ее Искра. Рыжие, как огонь, ее волосы, откинутые, будто ветром, на сторону, светились даже в ночи.
В том уверял нас Серега, внук Таисии Малышевой, суровой, молчаливой женщины, чье слово для всех живущих в деревне с чистым, будто промытым, названием Речица, значило не меньше, чем слово, взятое из писаного закона.
То, что Серега вырос под суровым приглядом бабки Таисии, каким-то самостийным образом возвышало его среди деревенского мира. И когда Серега говорил, что видел, как жарко светились в ночном лесу волосы Искры, и вся она светилась, словно огонь, ему верили, потому что все мальчишки, как и сам Серега, были влюблены в нее.
Такая вот, на удивление, не знакомая нам Искра вдруг появилась перед нами. Встала, сощурив свои зеленые, нам показалось почему-то, золотисто-зеленые глаза, смотрела вприщур на наши тяжело отвисшие над штанами рубахи — у каждого была за пазухой наворованная с чужих огородов морковка.
— Так, — сказала Искра, глаза ее в гневе распахнулись, и вся зелень лесов, среди, которых мы жили, померкла перед зеленью ослепивших нас глаз.
— Так, — повторила тихо Искра. — Кто-то спину гнет над грядками, а кто-то, как лесные тати, крадут чужое добро себе на забаву? Это что, такой у вас закон — брать не свое?!
С минуту мы стояли, окаменев от ее дерзости. Самый маленький из нас, Колька-Горюн, заискивая перед Серегой, пискнул:
— Видали мы таких!.. — и мы дружно повторили: «Таких мы видали!»
А вотсейчас, из многих прожитых лет возвращаясь мысленно к тому дню, часу, минуте, честно скажу: в душе каждый из нас ошеломленно подумал. — Нет, такой мы еще не видали!..
Искру, как девчонку, мы знали, росла она в нашей деревне. И в классе с нами сидела — заморыш с конопушками на щеках, не пойми какого цвета волосами, заплетенными в две куцые косички, да еще с бантиками из пестрых лоскутков. Была она в классе, и вроде бы не была, по крайней мере, для нашей боевой мальчишеской ватаги. Мы жили водном мире, она — в другом. Больше на лавочке у дома с книжечкой сидела, да с сеструхой, что на учительницу в городе училась, по-за деревней в летнюю пору послушно гуляла, подлаживаясь под городскую. В общем, пока мы учились и вольничали, для нас ее не было.
И вот, пожалуйста, когда мы стали обходиться своим умом, явилось перед нами божье чудо!
— Иди-ка ты… — сказал сквозь зубы Серега, он был из мальчишек независимых, выше воли ничего для него не было. — А то…
— Что — а то? — Искра еще больше прищурилась, глаза ее снова вызывающе сверкнули. — Синяков навешаешь? Эх, ты, че-ло-век!..
В ту нашу первую встречу, состроив презрительные рожи, мы прошествовали мимо. Колька-Горюн в своем постоянном усердии даже толкнул Искру плечом.
Было у нас правило: все добытое на чужих огородах — моркву или репу — никто не смел съесть просто так, достать из-за пазухи и схрупать. Все добытое бросали в омут, где всегда купались. И только занырнув и подцепив содна добычу, каждый из нас мог распорядиться той же морковкой. Стараясь друг перед другом, мы с азартом ныряли, и минуты эти для нас были торжеством ловкости и силы.
В тот день, когда Искра встала на нашей дороге, все пошло наперекосяк: как ни старались мы шуметь и держать, как будто назло кому-то, — азарта не получалось. Будто защелка какая-то соскочила, прикрыла наше веселье.
Серега первым вышел из воды, уткнулся в траву, лежал молча. Притихли рядом и мы, ждали, что скажет Серега. Он ничем не сказал. Поднялся, бросил угрюмо:
— Ладно, пошли…
И увел нас от реки в луга, где мужики косили.
Во второй раз Искра перешла нам дорогу, когда мы только-только вошли в свое обычное, боевое, состояние. Из трубок дягиля наделали ружья и плотными, зелеными еще плодами рябины палили так ловко, что пришибали мух на бревенчатых стенах изб. Как-то, собравшись у реки, мы устроили настоящую войну со стрекозами. Колька-Горюн крикнул:
— Ребя! Это же фашистские самолеты!..
И в четыре рта мы стали палить по летающим стрекозам. Здорово было чувствовать себя метким пушкарем, когда выплюнутая через трубку тугая ягода хлестала по пролетающей стрекозе, и стрекоза, подогнув хвост, беспомощно падала в траву. У Сереги было уже десять сбитых самолетов, у Леньки-Ленички — семь, у меня — пять. Колька-Горюн гонялся за третьим, когда, словно из-под земли, выросла Искра.
Молча подошла к Сереге, взяла из его рук трубку, переломала и бросила с отвращением ему под ноги. Серега мог одной рукой швырнуть эту пигалицу на землю. Но не сдвинулся с места, стоял, опустив руки, и смотрел не моргая.
— Стрекозы самые полезные для людей. Они комаров побивают! — с негодованием она оглядела каждого из нас. — Они же живые!.. — крикнула она — А вы! — с презрением произнесла она свое загадочное слово: «Че-ло-ве-ки!..»
До сих пор не могу понять, как это случилось, но случилось: Серега уступил свое первенство Искре. И мы, не узнавая себя, подчинились рыжей девчонке.
Как-то Искра, когда уже верховодила, принесла из леса к нашему костру целую корзину черники. Поставила перед нами, сказала:
— Ешьте, каждый сколько хочет!
Мы не решались сразу наброситься на ягоды, переглядывались, Колька-Горюн крикнул:
— Сколько хошь?!
— Сколько хотите! — подтвердила Искра, но в глазах ее что-то промелькнуло. Она явно ждала, хотела что-то вызнать.
Однако соблазн был велик, и мы облепили корзину, как воробьи подсунутый ломоть.
— Ешь, давай! — шептал Колька — Даровая…
И мы, тесня друг друга, хватали ягоду горстями, пихали в рот, стараясь не упустить своей доли. Только один Серега, сглотнув слюну от вида нашего пиршества, остался в стороне, не протянул даже руки к корзине.
С измазанными лиловыми щеками, зубами, руками мы стали похожи на чертей, особенно, когда от сытого удовольствия гоготали, словно гуси у кормовой колоды. Запихивая в рот очередную горсть ягод, я вдруг увидел взгляд Искры. В ее взгляде было не то чтобы брезгливость — была боль. Искре как будто больно было за нашу жадность.
Я ссыпал обратно в корзину прихваченные ягоды, стыдливо стал вытирать о траву синие ладони. Смекнул и Ленька-Леничка, отвалился, пряча измазанное лицо в траве. Один Колька-Горюн, ничего не замечая, обеими руками запихивал чернику в рот.
Наконец и он оставил корзину, испуганно уставился на Искру.
Искра медленно нагнула голову, так, что рыжие ее волосы попадали, почти закрыли глаза, тряхнула головой, откидывая волосы на сторону, сказала:
— Теперь хотите — не хотите, а я скажу. Ты, Колька, человек не разумный. Сдерживать себя не умеешь. Как же дружить с тобой?! Ты думаешь — лишь бы животу было туго. А не думаешь, что другому надо то же, что и тебе.
Ты, Леничка, и ты, Саня, наполовину человеки. Себя вы не забываете, но о других все-таки немножко помните.
Ну, а ты, Серега, ты — настоящий. Вот тебе обе мои руки! — Искра протянула ему свои тонкие, загорелые, какие-то солнечные руки, и Серега, стушевавшись, неуклюже переступил, подставил свои ладони под ее нежные доверчивые пальчики.
Искра была нашей мечтой, знаменем, под которым собирались мы в своем пробуждающемся стремлении к добру. И не раз замирали от ее откровений, когда на лугу, у реки, у вечернего таинственного костра Искра, освещенная огнем, вдруг начинала размеренно и складно говорить:
«Я выполнил свою простую задачу,
Если дал хотя бы час радости
Мальчику, который уже наполовину мужчина,
Или мужчине — еще наполовину мальчику…»
Она говорила, глядя в огонь, и, улавливая наше удивление, какое-то время томила молчанием нас, верных своих мальчишек, потом не выдерживала, сама же и нарушала тишину.
— Эх, вы, Шерлоки Холмсы! — произносила она в радости приоткрыть еще одну неведомую нам тайну. — Шерлоки, вы, Шерлоки, — повторяла она, не отводя от огня своих обычно зеленых, теперь, в свете живого пламени костра, золотистых глаз, — такую надпись на будущее надгробье сочинил сам себе тот, кто создал Шерлока Холмса!
