Владимир Корнилов - Демобилизация
- А! Принесли?!
Маленький лысый человечек в роговых очках выхватил у нею из рук журнал.
- Входите, входите!
Из полутемного коридора Курчев попал в комнату немногим светлее. То ли от плохого освещения, то ли от старой мебели и пожелтевшего печного кафеля она казалась запущенной, но холодное оружие, висевшее на ковре вдоль стены, придавало ей загадочность. Борису тут понравилось больше, чем у аккуратных Сеничкиных.
- Вот, - сказал выходя на середину комнаты и вытаскивая бутылки и лимоны.
- Выставили все-таки юношу, Юочка, - програссировала очень симпатичная средней молодости женщина. Она сидела с ногами на длинной тахте, которую покрывал повешенный на стену ковер и, хотя в комнате было холодновато, прижималась щекой к широкому лезвию меча. Женщину обнимал чернявый мужчина. Он был то ли пьян, то ли нагл и женщину обнимал так, будто в комнате они были одни. Женщина, по-видимому, не придавала этому значения, но Курчев был обескуражен.
"Про реферат, - подумал, - не поговоришь." В комнате был еще один, тоже очень крупный, лысый мужчина, который понимающе улыбался лейтенанту: дескать, не тушуйся. Лысый сидел в углу у печки и, хотя был в свитере, видимо, мерз.
- Молодец, Борис Кузьмич, - пел меж тем хозяин. Он раскрыл журнал, вышел на середину под висячую лампу и собирался, как министр, читать поэму.
- Оставь, - бросил с тахты чернявый, которого Курчев мысленно обозвал жуком.
- Да. Хватит с нас, Юочка, сейвиистов, - медленно и капризно протянула женщина.
- Лучше выпьем, и я пойду, - сказал мужчина в свитере.
- Глупцы! - не унимался хозяин. - Тут не сервилизм, а бунт. Вон глядите:
Да, это было наше счастье,
Что жил он с нами на земле.
- Спасибо, - откликнулась женщина.
- Хорошо, хоть несчастье помогло, - сказал чернявый, не снимая пятерни с груди грассирующей гостьи.
- Будет вам, - скривился мужчина в свитере.
- А что! Юрка прав! - раздался приятный голос и в комнате появился худощавый, очкастый и усатый человечек, которого Курчев видел днем на Комсомольской площади!
"И он же ожидал в Докучаевом! - тут же понял лейтенант, глядя на поднятый воротник рваного демисезонного пальто и опущенные уши меховой шапки. - Да они тут все Ингу знают. Все. И муж, и вот этот плюгавенький, быстро соображал лейтенант, новыми глазами оглядывая комнату. - Что ж, вообще-то интересно..."
- Юрка прав, - повторил Бороздыка, который не узнал или сделал вид, что не узнал Курчева. - Это действительно выпад. Что было Симонову в прошлом году, когда он в своей газетенке заявил, что теперь задача литературы воспеть Сталина, как когда-то Ленина?!.
- Ладно, - повторил мужчина в свитере. - Не слушайте их, - подошел он к Курчеву и положил свою большую ладонь на погон шинели. - Я читал ваш опус. Вы умнее их.
- Раздевайтесь и знакомьтесь, - с обезьяньей улыбкой суетился хозяин. - Вот сюда, на сундук. В коридоре случаются экспроприации.
"На Радека похож", - подумал Курчев, сбрасывая шинель на темный невысокий комод, где вповалку лежали телогрейки, два мужских пальто и женская шубка из буроватого меха.
- Там еще про коллективизацию есть, - сказал Бороздыка. Он выдернул из рук Крапивникова журнал и красивым с надрывом голосом почти запел:
Суровый год судьбы народной
Страны Великий перелом
Был нашей молодости сходной
Неповторимым Октябрем.
Ее войной и голодухой,
Порывом, верой и мечтой,
Ее испытанного духа
Победой. Памятью святой
Ночей и дней весны тридцатой,
Тогдашних песен и речей,
Тревог и дум отцовской хаты,
Дорог далеких и путей;
Просторов Юга и Сибири
В разливе полном тысяч рек,
Всего, что стало в этом мире,
Чем наш в веках отмечен век.
- Темно, - сказал мужчина, гревшийся у голландки.
- Тем более, - сказала женщина. Она оттолкнула чернявого и спустила ноги на пол. - Холодно у вас, Юочка, - сказала, подходя к старому буфету и доставая желтые, как печные изразцы, маленькие чашечки.
- Не хочу сушать этой гадости, Ига. П'ошлый г'аз вы п'ивели какого-то Воодю Ког'нилова и он читай такую же мг'азь.
- Точно, - поддакнул чернявый. - Лейтенант, вы пятого марта плакали?
- Шестого, - уточнил Бороздыка, приглядываясь с интересом к Курчеву.
- Плакал, - в тон чернявому ответил Борис. - Мне в очереди новые хромачи ободрали. До бела стерли. Теперь вот в чем хожу, - поднял он свой милицейский сапог.
- Молодец, - засмеялся мужчина. - А вот Ига притащил нам сюда такого, как вы, лейтенанта. Тоже с белыми погонами. Так тот полвечера читал, как армия рыдала, увидев усы в траурной рамочке.
- Там не армия, а один часовой, - попробовал защитить неизвестного Курчеву поэта Бороздыка.
- Тот лейтенант - эпигон этого, - кивнул мужчина в свитере на журнал.
К стыду народа своего
Вождь умер собственною смертью...
- Да! Это стихи, - сказала женщина, расставляя чашечки на ломберном столе.
- Стихи - не стихи, а смысл великий, - сказал лысый в свитере. Он открыл бутылку, разлил коньяк по чашечкам, но чокнулся с одним Борисом.
- Рад, что познакомился. Счастливо.
Лысый подошел к комоду, вытащил из-под женской шубки и курчевской шинели потрепанную стеганку, напялил ее и ушел.
- Не обращайте внимания, - улыбнулся хозяин.
- Он со странностями. Но художник великий!
- А картины поглядеть можно?
- Он не 'юбит показывать. Пока свет'о пишет, а п'и эйектг'ичестве его к'асок не г'азгьядите.
- Единственный образованный художник, - сказал Бороздыка.
- Что ж, пока мы воевали, он Гегеля читал, - отозвался чернявый.
- Юочка тоже читай. Один ты, Сейж, темный,
- сказала женщина, возвращаясь с кофейной чашечкой на тахту и сама теперь обнимая мужчину.
- Вот рекомендую. Супруги. Восемь лет живут. Обнимаются только в гостях, - сказал Крапивников.
- А это Ига Бороздыка. Кандидат наук. Прошу любить и так далее.
- Вас я сегодня видел, - не удержался Курчев.
- Возможно, - высокомерно кивнул Игорь Александрович.
- Внешность запоминающаяся, - зевнул чернявый.
- Заткнись, - дернулся Бороздыка.
- Будет вам. Офицей Бог знает что подумает. Г'азлии бы еще.
- Алкоголичка, на мою голову, - вздохнул чернявый и тут же налил во все пять чашек.
- За вас, Борис Кузьмич, - жеманно поклонился Крапивников. - Дай вам Бог счастья и свободы. Чего куксишься. Ига? Тебе разве не понравился реферат?
- Понравился, - промычал Игорь Александрович. - Но вообще-то...
- Если критикуешь, не пей, - сказал чернявый.
- А мне понравился и я еще налью. - Он пододвинул к тахте ломберный столик. - Вот, мать, не могла найти посуду поменьше.
- Не торопись, товарищ прокурора придет, - улыбнулся хозяин.
- Тогда тем более поторопимся. Ваше здоровье, лейтенант. И пусть доцент сам горючее приносит.
