Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Вот что записал в своем дневнике известный издатель и писатель А. С. Суворин в 1893 году, когда был в Париже:
«Ранк очень симпатичный человек. Я спросил его о смерти Гамбетты, говоря, что правда ли замешана женщина? Отрицал энергично. Гамбетта сам себя ранил. Виделся с генералом Тума, говорил с ним, потом хотел ехать и остался и увидел полузаряженный револьвер на столе, взял его и ранил себя в руку. Рана зажила, но сделалась другая болезнь от лежания, от которой он и умер».
Даже в этой записи много темного. Смею предположить, что выстрел в руку и был политическим ходом Гамбетты (вроде падения с Никологорского моста Б. Н. Ельцина) для восстановления девственной плевы популярности. Вероятно, он хотел, но так и не решился представить этот банальный «самострел», как покушение на трибуна, вождя, любимца народа. Возможно, ему помешали невольные свидетели выстрела. Провокация сорвалась. У Ельцина, кстати, его легендарное падение удалось, несмотря на то, что высота моста в этом месте 14 метров, а глубина реки — всего 1 м. 40 см. Но и идиотизм русского народа в его советской разновидности гораздо глубже, чем идиотизм народа французского в его республиканском изводе. А если бы провокация Гамбетты состоялась, то могла принести неплохие политические дивиденды. Не надо забывать, что в 1881 году был убит русский император Александр II, одно из покушений на которого состоялось именно в Париже — тогда в него стрелял поляк Березовский. Однако, результат этой политической провокации все-таки был максимальным, который сам Гамбетта, естественно, не рассчитал — смерть. И невероятный взлет посмертной славы.
Тем не менее, что случилось, то случилось. Что же это был за человек? Мы уже писали о нем выше, но вот характеристика, которую ему дал Эдмон Гонкур в 1877 году:
«Женщины буржуазного круга сейчас охотятся за Гамбеттой. Они жаждут зазвать его к себе в дом, чтобы «подавать» его своим подругам, показывать его, раскинувшегося в небрежной позе на шелковом диване, посетителям своего салона. Ныне этот грузный политический деятель стал любопытной игрушкой, которую салоны отбивают друг у друга. Вот уже две недели г-жа Шарпантье (Жена известного парижского издателя Жерве Шарпантье — авт.) засыпает его записками, дипломатическими посланиями с целью залучить на обед в одну из своих «пятниц»… В конце концов знаменитый человек дает согласие украсить своим присутствием званый обед, и вот сегодня чета Шарпантье в полном параде поджидает его: хозяйка дома вся взбудоражена и даже слегка вспотела, главным образом от тревоги — не забыл ли божок о приглашении, но также и от боязни — не подгорит ли жаркое.
Ровно в восемь появляется Гамбетта с чайной розой в петлице. Во время обеда я вижу его из-за фигуры г-жи Шарпантье, сидящей между нами: мне видна его рука, унизанная кольцами, рука сводницы: туго накрахмаленная сорочка выгибается дугой над тарелкой с жарким, начиненным трюфелями; мне видно повернутое в три четверти лицо, на котором мертвенно поблескивает пугающе-загадочный стеклянный глаз. Я слышу, как он разговаривает: голос его — отнюдь не высокий и звонкий голос француза-южанина, и не мелодичный голос истого итальянца, — нет, это густой бас, напоминающий мне голос повара-неаполитанца, служившего у моей бабушки.
Мне становится ясно, что у этого человека под его личиной доброго малого, под якобы вялой покладистостью таится пристальное, напряженное внимание ко всему окружающему, что он запоминает ваши слова и, глядя на людей, прикидывает — кто чего стоит».
Незадолго до своей смерти Гамбетте пришлось оставить пост премьер-министра, который он занимал весьма недолго, менее трех месяцев, с 14 ноября 1881 года по 26 января 1882 года. Башкирцева отметила факт его ухода из власти в своем дневнике уже на следующий день, что говорит о том, что она внимательно читала газеты:
«Гамбетта уже не министр, и, по-моему, это ничего. Но обратите внимание во всем этом на низость и недобросовестность людей! Те, которые преследуют Гамбетту, сами не верят глупым обвинениям в стремлении к диктатуре. Я всегда буду возмущаться низостями, которые совершаются ежедневно».
Гамбетту все время обвиняли в стремлении к диктатуре. Будучи президентом палаты депутатов, он пытался провести закон о выборах, заменяющий выборы по округам системой выборов по спискам. Тут же поднялась буря, враги его утверждали, что все это делается для того, чтобы он сам был выбран по тридцати округам и таким образом захватил бы всю власть. Они наводнили страну брошюрами, в которых писали, будто Гамбетта замышляет новую войну с Германией, увлекая страну к гибели. В итоге вся оппозиция соединила свои силы и свалила его министерство. Тем более, что и сам президент Франции Греви, так называемая «партия Елисейского дворца», был втайне против него, опасаясь его бешеной популярности и несравненного ораторского искусства. Впрочем, даже соратники называли Гамбетту оппортунистом, потому что он был сторонником постепенных политических реформ при поддержке большинства граждан.
Что же касается темы нашей книги, то тут надо отметить, что в его правительстве, портфель министра изящных искусств получил Антонен Пруст, который тут же представил к ордену Почетного легиона своего друга по коллежу Эдуарда Мане, с тем, чтобы тот получил награду к ближайшему Новому году. Это был первый случай, когда импрессионисты выходили на уровень официального, то есть государственного признания. Когда же документ о награждении был подан на подпись президенту Франции Жюлю Греви, тот поначалу отказался поставить свою подпись и Гамбетта якобы сказал ему:
— Господин президент, право раздавать награды и кресты принадлежит вашим министрам. Из почтения к вам мы просим вас подписать документ, но вы не имеете права оспаривать наш выбор.
Кстати, с Эдуардом Мане Гамбетта познакомился в том самом салоне г-жи Шарпантье, где его впервые видел и Эдмон Гонкур.
Когда-то Башкирцева, будучи монархистски настроенной, считала Гамбетту воплощением всех низостей, теперь, когда он умер, это само обаяние, очарование и могущество, это воплощение самой страны, ее знамя, это жизнь, это свет каждого вновь наступающего утра, душа республики, в которой отражается и слава, и падения, и торжества и даже смешные ее стороны. Возможно, думала она так уже задолго до его смерти, ведь ходили упорные слухи, что, потерпев крах в браке с Кассаньяком, она хотела назло ему, женить на себе Гамбетту. Об этом рассказала в «Le jour» от 30 октября 1934 года Мадлен Зильхард, возможно какая-то родственница Женни Зильхард, учившейся вместе с Марией.
Впрочем, не одна она так считала. Эдмон Гонкур записал в дневнике, узнав о смерти Гамбетты, что «будь еще в живых принц Бонапарт — через две недели с республикой было бы покончено». Выходит, что Гамбетта действительно был душой республики.
