Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное
19/ VII, 1925
«Вечер был такой пустой…»
Вечер был такой пустой,
Скучный, тёмный, как осенний.
Ливень падал за стеной,
Молча округлялись тени.
Мы сидели на полу
И играли в кабалу.
Мне казалось — прошлый год
Встал в немом оцепененье.
Время медленно ползёт,
Время любит повторенья.
Ты тревожилась грозы.
Двойки клались на тузы.
А зарница за стеклом
Яркой трещиной змеилась.
Разве новое пришло?
Разве жизнь переменилась?
Тени ёрзали в углу.
Дождь струился по стеклу.
23/ VII, 1925
В вагоне («Уткнувшись в диваны, я чутко ловила…»)
Уткнувшись в диваны, я чутко ловила
Ускоренный дактиль колёс.
Откуда такая тревожная сила
И солнца, и смеха, и слёз?
В окошке — ряд улиц, уныло знакомых,
И тающий пар от реки.
Что было вчера неприятного дома?
Ах, да — ощущенье тоски.
Посёлки, заводы, туннели, откосы,
Мохнатая, серая пыль.
Рассеянным дактилем вяжут колёса
Какую-то страшную быль.
23/ VII, 1925
«Я здесь не та. Не плачу о весне…»
Я здесь не та. Не плачу о весне.
Любимых книг не трогала ни разу.
А дни идут. И холод в каждом дне.
Далёкий, нелюбимый, черноглазый —
Люби меня и думай обо мне!
29/ VII, 1925
«Нам не радуга в небе сияла…»
Нам не радуга в небе сияла
В тот желанный и радостный день,
Нас дождливая даль провожала
И чертила круги на воде.
И когда потекли над волнами
Все знакомые близко места,
В тишине не звучало над нами
Легендарное имя Христа.
И когда поднималась усталость
И забилась с тревожной тоской,
Только небо над нами шаталось
И взлетала земля за кормой.
29/ VII, 1925
«Ты говоришь, что я живу тоскливо…»
Ты говоришь, что я живу тоскливо,
Что я стара, инертна и мертва,
Что нет в моей душе благих порывов,
Не радуют красивые слова.
Да, в девятнадцать лет ты больше знала,
Хотела большего в мечтах своих.
Ты видела созданье идеалов,
А мне досталось лишь крушенье их.
Куда идти? К какой заветной цели?
Ведь цель и смысл мне не укажешь ты,
Когда упрямо в каждом дне недели
Я вижу только горечь пустоты.
5/ VIII, 1925
«С улыбкою неотвратимых дней…»
С улыбкою неотвратимых дней
Теперь смотрю в мои воспоминанья.
Я не люблю восторженных людей,
И не люблю крикливых восклицаний.
Но были дни, когда душа цвела,
И жизнь меня несла поэмой плавной.
Ты думаешь — тогда весна была?
Нет, осень мутная шатала ставни.
6/ VIII, 1925
«Испуганный бой часов на башне…»
Испуганный бой часов на башне.
За тонкой иголкой — блестящая нить.
Бессвязные фразы о дне вчерашнем…
Тебе иногда не бывает страшно?
Ты иногда не боишься жить?
17/ VIII, 1925
Утро («В сердце лёгкий дурман…»)
В сердце лёгкий дурман.
Всё простое, послушное.
На перроне — туман,
Фонари не потушены.
Склон, заросший травой,
С желтоватою проседью.
Смочен яркой росой,
Словно дождиком осенью.
И шаги так легки,
Тешат мысли случайные.
Ну — а горечь тоски?
А безумье отчаянья?
18/ VIII, 1925
«Всё медленней ночи глухие…»
Всё медленней ночи глухие
И мыслей назойливый шум.
Всё реже тоска о России
Тревожит испуганный уж.
Без света, без смысла, без цели,
Без веры в какой-то исход,
Плывёт за неделей неделя,
За годом мучительный год.
Дождливые дни раздавили
Предчувствием, страхом, бедой.
И больше не хочется лилий
Над тихой и чистой водой.
29/ VIII, 1925
К книжке Ходасевича («Упрямый ямб, размерный гул…»)
Упрямый ямб, размерный гул,
Звучащий холодом всезнанья.
Быть может, он перешагнул
Те, мне неведомые, грани.
Так — сильный, твёрдый, ясный и сухой,
Холодный, как лежачий камень,
Он смотрит вдаль перед собой
Своими узкими глазами.
29/ VIII, 1925
В вагоне («Холодный ветер сух и рьян…»)
Холодный ветер сух и рьян.
Сижу, смотрю в стекло, и вижу
Один всклокоченный туман,
Лежащий густо над Парижем.
И высоко, над головой,
В тоске унылой и всегдашней,
Торчит над сизой пеленой
Верхушка Эйфелевой башни.
8/ IX, 1925
Мысли за работой («Что длиннее моей полосы?..»)
Что длиннее моей полосы?
Что скучнее осенних минут?
Я боюсь посмотреть на часы:
Слишком медленно стрелки ползут.
А иголка острее тоски.
Но больнее тоска, чем игла.
Всё размернее взмахи руки,
А в окошке — дождливая мгла.
Надо кончить работу к пяти.
Нитка рвётся, свиваясь в узлы.
До метро без дождя бы дойти
Через облако тающей мглы.
В жизни есть безнадёжный изъян.
Ливни хлещут и ветры метут…
В мутно-синий, холодный туман
Слишком много уходит минут.
8/ IX, 1925