Михаил Лямин - Четыре года в шинелях
- Нет, товарищ майор. Возьмем для стрема еще Максимова и все.
- А он согласен?
- Я пойду с ребятами, товарищ майор. Не отстану.
- Верю, старина, верю. Ну что ж, втроем так втроем. Удачи, товарищи. На вас вся надежда.
Трое поползли по ржаному полю, как тогда по берегу Западной Двины. Майор Коровин долго провожал их взглядом, пока они не скрылись. Проводил и затосковал, занервничал, то и дело поглядывая на ручные часы. Приказал батареям усилить отвлекающий огонь, выставить более сильные дозоры в тылу и на флангах. Рядом с ним находился Некрасов.
- Ничего, товарищ майор, ребята надежные.
- А если убьют - на мне вина.
- Война всему вина. Трое спасают сотни жизней.
- Только это и оправдание: трое спасают батальоны.
У него не было сомнений в успехе предпринятого маневра. Он верил троим, как себе. Даже верил малознакомому ефрейтору Максимову, с которым пережил тревожный час на Западной Двине.
Тройку вел Голубков. Перебирались цепочкой, след в след. Автоматы, гранаты, ножи. Не разговаривали, полностью доверяя старшему.
Заходили с правого фланга. Он был открыт. По нему тянулись к городку два большака - с востока и северо-востока. Где-то вдалеке, за десять или двадцать километров от городка, по большакам отступали немецкие колонны. Их-то и ждали эти, зацепившиеся за церковь.
Мысли троих работали лихорадочно. Солдаты шли на опасное дело. Хотя все три года войны тоже были сплошь опасными, но этот выход был особенным. Каким именно особенным и как он обернется, не хотелось думать. Скорее скрытно к церкви. Минутная разведка - и за ограду. Что там ждет налетчиков? Конечно, не объятия и не поцелуи. Ждет враг. Его огонь, его ненависть. Кто кого - от этого будет зависеть исход операции.
Дула немецких пулеметов обращены на юг, где залегли наши подразделения. Голубков намеревается ударить с востока или северо-востока. Это с фланга или почти с тыла. Немцы ни при каких обстоятельствах не решатся, да и не смогут быстро повернуть пулеметы. Значит, против Голубкова и его товарищей может выступить с автоматами только охрана и прислуга. Решать все дело будут, таким образом, внезапность, быстрота и слаженность действий. Парализовать немецких пулеметчиков, внушить мысль об окружении, ослабить их огонь и позволить подняться нашим.
- Ну, - выдохнул Голубков, ни к кому не обращаясь, стоя недалеко от ограды с восточной ее стороны.
Он жадным взглядом стал шарить по каменной стене, по закрытым воротам, по колокольне. Все внимание немцев устремлено на юг. Конечно, на флангах разведчики. Но они, судя по всему, не заметили Голубкова и его товарищей. Тем более нельзя медлить.
- Ну, - еще раз вздохнул Голубков и посмотрел на товарищей. - Соберемся с духом. За ограду мы с Ипатовым. А ты, Александр Иванович, лежи на стреме, чтобы какая-нибудь сволочь не ударила нам в спину. Все понятно?
- Возьмите и меня с собой, ребята, - попросил Максимов. - Трудно будет двоим.
- Не будем спорить. Делайте, как сказано.
- Алеша, а может, возьмем и дядю Александра? На большаке тихо.
- Нет, Миша, пошли вдвоем.
- Ну, раз приказ, так приказ. Пошли.
Говорят, подвиг бывает связан с особо красивыми переживаниями человека. К нему в эти минуты приходят крылатые мысли, его обуревают большие чувства и весь он становится как бы другим, потусторонним, неземным. Я не знаю, так или не так бывает с людьми перед свершением исключительного. Но я знаю, что трое у церковной ограды белорусского городка в тот июльский день переживали самое обыкновенное. Они верили в себя безоговорочно, потому также верили и в успех операции. Никто из них не заикнулся о письме домой, не передал старшине на временное хранение документы, не пожалел ни о чем.
Лаза в ограду не было. Пришлось перепрыгивать через стену. Оба это сделали, как кошки. Максимов с болью в сердце и понятной солдатской завистью проследил за действиями товарищей.
Остальное произошло в считанные минуты. За оградой началась пальба. Слышались выкрики Голубкова:
- Хенде хох, фашистская сволочь!
- Батальон, окружай!
И батальоны, действительно, как только за оградой начался переполох, а за десять минут до этого прекратили работать артиллеристы, поднялись с земли и устремились в городок. Максимов все это оценил моментально и, не в силах больше лежать в бездействии, за укрытием, тоже побежал к ограде. Он перемахнул за нее третьим. Голубков и Ипатов продолжали поливать автоматными очередями пулеметные расчеты. По церковному двору кругом, как крысы в ловушке, бегали немецкие солдаты. Максимов принялся бить по ним, на минуту выпустив из вида товарищей.
Это оказалось роковым. Самым страшным для гитлеровцев был, разумеется, Голубков, действовавший за троих и пятерых. Его-то и решили убрать немцы, продолжая еще на что-то надеяться, хотя улицы городка уже сотрясались от солдатского "ура".
По Голубкову ударил пулемет с колокольни, по данным нашей разведки подавленный, но сейчас почему-то оживший. Очередь прошила бесстрашного сержанта по верхней части туловища. Он качнулся, повернулся в сторону колокольни и лицом к лицу столкнулся с подбегающим фрицем. Тот, должно быть, решил добить раненого, но не успел и не сумел.
Голубков нажал на спусковой крючок. Магазин оказался пустым. Это моментально сообразил немец и занес над сержантом кинжал. Голубков известным приемом самбо выбил у врага оружие, вытащил свою финку и, вонзив ее в горло самодовольной жертве, вместе с ней повалился на землю.
Ничего этого не смогли увидеть Ипатов и Максимов, разгоряченные боем. Они тоже были ранены, но не обращали внимания на кровь. Когда же в церковном дворе затопали сапоги своих, кругом послышались возгласы "за Голубкова", "отомстим за сержанта", на крики бросились Ипатов и Максимов. Они застали друга в той позе, в какой он оставался в последние минуты жизни - лежащим на немце.
- Алеша, товарищ, - бросился со слезами Михаил Ипатов и прислонился окровавленным лицом к мертвому. - Прости меня, Алеша, не уследил, не уберег.
Рядом с Ипатовым опустился на колени Максимов и тоже поцеловал уже холодный лоб русского товарища. Им никто не мешал. К ним подошли Коровин и Некрасов, командиры пехотинцев. Солдаты останавливались и бежали дальше.
Теперь уже за городком, то усиливаясь, то затихая, разносились призывные голоса:
- За сержанта Голубкова - огонь!
- Отомстим за коммуниста.
- Удмурты, рассчитаемся за русского товарища.
Это катился на запад и северо-запад наступательный вал. Его не смогли сдержать пятнадцать немецких пулеметов, валявшихся теперь, как металлический лом, у разбитой каменной стены. Эту сатанинскую силу заставили замолчать трое советских солдат, один из которых теперь навечно должен был остаться в списках почетных граждан этого маленького, уютного, зеленого городка на литовской границе.
