Круг Ландау - Горобец Борис Соломонович

Заключая, можно сказать об авторитете ЖЭТФ фразой физика-теоретика Э.И. Андрианкина, одного из учеников А.С. Компанейца: «Физику-теоретику стыдно не иметь публикаций в ЖЭТФ» (заимствовано из рукописи «Анналы теоротдела ИХФ»).

Е.М. Лифшиц вне физики

После переезда в Москву в 1939 г. Е.М. Лифшиц стал жить со своей женой Еленой Константиновной Березовской (ниже иногда используется сокращение Е.К.) в одной квартире с Ландау и его женой Корой. Расскажу об этом чуть подробнее, потому что на этот счет существует своеобразная версия К.Ландау, естественно, антилифшицевская, напечатанная в ее книжке: «…была еще неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире» [Ландау-Дробанцева, 2000. С. 119].

Что можно сказать? Бывает нелегко опровергать искаженные события, если они тонко прописаны и умело направляются в нужное русло мастерской рукой. Но в приведенной фразе авторши — поток животной ненависти к Е.М. и в то же время — ноль умения соблюсти хотя бы видимость правдивости. Рассмотрим же для примера этот случай — с точки зрения самых простых, известных каждому человеку, жившему в советскую эпоху, формальностей и реальностей.

Ландау переезжает в Москву из Харькова в 1937 г. и получает от Института физпроблем 5-комнатную квартиру— в двух этажах, с туалетами на каждом. Не многовато ли на одного человека да еще в перенаселенной столице нашей Родины (?!). Даже на двоих? Хотя последнее не должно учитываться жилищными органами, поскольку официально Ландау распишется с Корой только в 1945 г. и, значит, квартиру выделяли на него одного? Ландау, конечно, физик, весьма известный. Но он еще не академик, не Герой Соцтруда, еще далеко до начала Атомного проекта с его огромными привилегиями ученым. (Да и то… Для сравнения: Я.Б.Зельдович — «номер три» из ученых в Атомном проекте, после Курчатова и Харитона — даже став академиком и трижды Героем, имея большую семью с тремя детьми, не жил в двухэтажной квартире в Москве; в его квартире я бывал, это хорошая 4-х-комнатная квартира на Воробьевском шоссе, в полукилометре от дома Ландау.)

Так что вряд ли Лифшиц взял да и приехал в столицу СССР и сам собой «нахально стал жить со своей женой» в огромной квартире Ландау. На самом деле Е.М. Лифшица вызвал в Москву П.Л. Капица как директор ИФП. И для проживания официально выделил ему две комнаты в той же ведомственной институтской квартире, где уже был прописан Ландау. Лифшица прописали в комнатах нижнего этажа, а

Ландау — в трех комнатах верхнего этажа (каждого со своим туалетом). Разумеется, с Ландау Капица считался, и потому у Ландау наверняка спрашивали, кого из соседей он предпочтет. Конечно, Ландау выбрал именно Лифшица, так как был инициатором приглашения последнего для совместной работы в Москве. Они уже были не только близкими сотрудниками, но и соавторами статей и одной книги, наконец, просто близкими друзьями.

Возможно, Капица обещал Ландау со временем отдать ему всю эту квартиру. Действительно, впоследствии Ландау ее получил. Тогда Лифшицу тоже улучшили условия, он получил три комнаты на верхнем этаже в том же доме в квартире № 1. Точь-в-точь повторилась прошлая ситуация. В нижнем этаже у Лифшица, в этой опять-таки по существу коммунальной квартире жила другая семья (не помню чья). Если кому-нибудь будет интересно посмотреть, что это за квартиры — могут свободно зайти в квартиру № 1: она уже давно нежилая, в ней размещается теоротдел ИФП. В квартире же Ландау ныне живет заместитель директора ИФП профессор Л.Б. Луганский (вместе с ним недавно жил его сын, знаменитый пианист Николай Луганский).

…В известной степени Е.М. жил в нашем обществе в условиях самоцензуры и «внутренней эмиграции». Братья-академики Е.М. и И.М. Лифшицы не подписали ни одного письма или статьи советских ученых с осуждением кибернетики, генетики, Солженицына и Сахарова. Е.М. доставал и читал почти всю более или менее примечательную нелегальную и полузапретную (с грифом «Для служебного пользования») литературу. Основным поставщиком ее был его друг профессор Я.А. Смородинский. Е.М. давал читать эту литературу З.И. и мне, приветствовал интерес к ней. Поэтому еще в юности я прочел все тома У.Черчилля «Вторая мировая война» (они были с грифом ДСП, и Е.М. их брал у Капицы), подшивки журнала «Былое» с воспоминаниями Б.Савинкова, повестью Б.Пильняка («Повесть о непогашенной луне»), самиздатскую напечатанную на машинке антилысенковскую рукопись Жореса Медведева. Позже, в 1970-е гг., он давал мне на несколько дней взятую у друзей (источник не назывался) книгу политзаключенного Эдуарда Кузнецова о попытке угона самолета в Израиль. Доставались все вышедшие к тому времени книги Солженицына, в том числе «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛаг» (эмигрантского издательства «Посев»), «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург (на машинке). Изредка что-то удавалось достать и мне, тогда я передавал это для прочтения Е.М. Последними были «Технология власти» Авторханова и «Остров Крым» В.Аксенова.

Для молодого поколения, не знакомого с ощущениями читателя подобных книг в 1960—70-е гг., могу сказать следующее. Главная опасность при обнаружении или доносе состояла не в аресте, за чтение самиздата не сажали. Но в КГБ стали бы требовать назвать источник подобной литературы, а при отказе — почти наверняка лишили бы допуска к закрытым научно-инженерным работам, не допустили бы и до преподавания в вузах, даже школах Москвы (могли разрешить — в школе в провинции). Научная работа физиков, химиков, математиков, геологов на 80–90 % велась по закрытым темам. Они требовали для допуска как минимум так называемой «формы 3» (допуск к материалам для служебного пользования и отраслевым секретам) или нередко даже «формы 2» (допуск к документам, составлявшим государственную тайну не высшего уровня; у нас в институте она требовалась, например, для командировки на месторождение редкометалльного сырья и знакомства с отчетами по его переработке). За лишением «формы» следовало увольнение с работы, недопущение к защите диссертации и т. п., т. е. профессиональный финиш, «беруфсфербот».

Не раз с риском для себя Е.М. привозил из-за границы запрещенные книги. В 1968 г. провез через советскую таможню и подарил мне книгу на английском языке о Шестидневной войне и победе Израиля. Кстати, помню, как в дни этой войны мы ежедневно слушали радио «Коль Исраэль» на русском языке. Я покупал доступные в Москве газеты французской и итальянской компартий «Юманите» и «Унита», в которых публиковались репортажи об этой войне. В них впервые мы увидели фотографии легендарного командующего израильскими войсками генерала Моше Даяна. Одну из фотографий одноглазого генерала я отдал Е.М., чтобы он мог показать ее своим приятелям-физикам.

Однажды, в начале 1970-х на конференции в Международном центре теоретической физики в Триесте Е.М. познакомился с крупнейшим израильским физиком-теоретиком Ювалем Нееманом, с которым, в частности, имел место следующий примечательный разговор с глазу на глаз. Во время прогулки Нееман рассказал Е.М. некоторые подробности Шестидневной войны, в которой он принимал непосредственное участие как заместитель министра обороны Израиля Моше Даяна. Е.М. выражал большое беспокойство за будущее маленького Израиля во враждебном океане арабского окружения. После некоторых колебаний он задал Нееману вопрос об израильском атомном оружии, который как раз в то время начал обсуждаться в мировой прессе: как относиться к таким слухам? Нееман не отвечал. Лифшиц понял, что поставил его в неловкое положение, и добавил: «Наверное, такие вопросы вам вообще не следует задавать?». Нееман сказал: «Вы правильно понимаете». Приехав в Москву, Е.М. рассказал по секрету нам с матерью об этой встрече и об умолчании Ю. Неемана. Он заметил, что ответ скорее всего можно расценить как оптимистический сигнал.

Е.М. мечтал о возможности хотя бы раз посетить Израиль. В те времена это можно было осуществить только путем невозвращения из-за границы (куда Е.М. иногда выезжал), либо вследствие непреклонной борьбы за репатриацию в Израиль. Такое восхождение (как говорят израильтяне) удалось с большим трудом, потерями и ожиданием в течение многих лет нескольким крупным физикам-теоретикам («олимам», т. е. взошедшим на вершину — вернувшимся на этническую родину): Марку Азбелю, Александру Воронелю, Науму Мейману. Е.М. откровенно говорил, что он не готов ни к подобной борьбе, ни к разрыву со своей живительной средой обитания — школой Ландау, Институтом физических проблем, ЖЭТФом; наконец, к разрыву с близкими.