Иван Майский - Перед бурей
пичкал нас в предшествующие годы.
В гимназии (да и вообще в омском педагогическом ми-
198
ре) стали появляться люди, которых до того мы не при
выкли встречать среди представителей нашего учитель
ского «Олимпа». Из них мне особенно запомнились двое.
Один был новый учитель русского языка — Васильев.
Он приехал к нам с Волги в начале 1900 года и очень
быстро завоевал себе популярность среди гимна
зистов. Веселый, краснощекий, с копной русых волос на
голове и с носом, слегка повернутым к небу, он был во
площением молодости и здоровья. В классе Васильев мно
го смеялся, шутил с учениками, рассказывал разные
занятные истории и приключения, но вместе с тем строго
требовал знания предмета и добивался этого знания без
криков, измывательств и «колов» в классном журнале.
Происходило это потому, что Васильев умел преподавать
свой предмет живо и интересно, а главное — потому, что
ученики его любили и охотно угождали учителю. Вскоре
по приезде в Омск Васильев женился на девушке, только
что окончившей местную гимназию, и через нее установил
тесный контакт со старшими группами молодежи. В сво
бодное время Васильев, забрав жену и еще человек десять
гимназистов и гимназисток, любил кататься на лодке по
Иртышу или устраивать веселые пикники в Загородной
роще. По своим политическим настроениям Васильев отно
сился к тем кругам русской интеллигенции, которые шли
в фарватере народничества, но в описываемое время его
влияние на учеников было, несомненно, положительным:
оно укрепляло в них ненависть к царизму и толкало
в сторону участия в революционном движении.
Другой учитель, который примерно тогда же появился
на омском горизонте, представлял собой фигуру несколько
иного типа. Его фамилия была Токмаков, и он приехал
к нам откуда-то с юга, если память мне не изменяет, из
Харькова. Токмаков преподавал в женской гимназии исто
рию и спустя короткое время стал предметом поклонения
со стороны своих учениц. Объяснялось это отчасти его
внешностью: Токмаков был интересный брюнет, с тонкими
чертами лица и изящно-округлыми движениями. Однако
дело было не только в чисто мужской привлекательности
нового учителя. Очень сильное впечатление на учащихся
производили также его эрудиция и красноречие. На уро
ках Токмаков много и интересно рассказывал из истории
России — и притом совсем не по Иловайскому! Иногда
эти уроки превращались в блестящие лекции, о которых
199
разговоры шли потом по всему городу. Токмаков примы
кал к течению легальных марксистов и пытался в таком
духе освещать исторические события. Конечно, это был
не диалектический материализм, однако в обстановке тех
дней да еще в сибирском медвежьем захолустье Токмаков
являлся звездой первой величины на нашем педагоги
ческом небосводе. Несмотря на свою внешнюю сдержан
ность, Токмаков во внеклассное время охотно встречался
с молодежью. Нередко в его небольшой холостой
квартире собирались старшие гимназисты и гимназистки
из более «серьезных» («несерьезных» Токмаков к себе не
пускал) и обсуждали с ним волнующие их вопросы. И это
было очень полезно. Ниже я расскажу, как он мне помог
в поисках огней жизни.
Все указанные явления не могли не отразиться на со
стоянии нашего гимназического мирка. В его затхлой,
пропитанной гнилостными испарениями атмосфере потя
нули легкие, едва уловимые струйки чего-то нового, не
обычного, колеблющего столь знакомую нам мертвечи
ну прошлого. Литературно-музыкальный вечер, о кото
ром я выше упомянул, был одним из проявлений этого
грошового «либерализма» царской педагогической бюро
кратии.
На вечере выступали преподаватели и учащиеся гим
назии. Михновский был главным распорядителем. Петров
предложил мне прочитать одно из моих стихотворений.
Я согласился, но поставил условием, что выбор стихотво
рения делаю я сам. Это условие было принято. Тогда я
заявил, что буду читать поэму «Еретик», посвященную
великому философу и астроному XVII века, Джордано
Бруно, по приговору инквизиции погибшему на костре.
Я очень увлекался в то время этой замечательной фигурой
и считал его одним из моих исторических героев. К моему
удивлению, Петров не возражал против моего выбора, хо
тя «Еретик» был глубоко пропитан духом протеста против
церковного изуверства в области науки. Впрочем, в этом
лишь еще сказалось наличие нового, «либерального»
курса в гимназии.
На вечер собрались сливки омского «общества» из кру
гов военной и гражданской бюрократии, слегка разбавлен
ные представителями местной интеллигенции. Присутство
вали также гимназисты старших классов и большое коли
чество приглашенных гимназисток. Накануне вечера я?
200
внезапно и совсем некстати расхворался. Мать было хо
тела удержать меня дома, но я не мог этого допустить.
С повышенной температурой я отправился на вечер. Одна
ко в сутолоке и волнении окружающей обстановки я очень
скоро позабыл о своем нездоровье. Когда пришла моя
очередь, я, нервно одергивая свой синий гимназический
мундирчик, быстро поднялся на эстраду. Сотни глаз сразу
устремились на меня, но я уперся взглядом в узкий про
ход между стульями и, не обращая ни на кого внимания,
несколько глуховатым голосом начал свою поэму. Сначала
я испытывал легкое смущение, — впервые в жизни мне
приходилось выступать перед большой аудиторией, — но
скоро оно прошло. Чем дальше, тем спокойнее я становил
ся и закончил уже вполне уверенно.
Раздались рукоплескания. «Галерка», состоявшая из
гимназистов, совершенно неистовствовала и громко требо
вала: «бис»! Я быстро переглянулся с ней и решился
внять ее требованию. Я хотел продекламировать только
что написанное мной стихотворение «Мне снилась мрач
ная, глубокая долина», посвященное бурской войне. Но
как раз в этот момент из первого ряда на эстраду вско
чил седенький подслеповатый старичок с длинным носом,
украшенным очками, и, крепко пожимая мне руку на виду
