Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

Страшно жить без самовара:
Жизнь пустая беспредельна,
Мир колышется бесцельно,
На земле тоска и мара.

Оставляю без сознанья
Бред любви и книжный ворох,
Слыша скатерти шуршанье,
Самовара воркованье,
Чаю всыпанного шорох.

Если б кончить с жизнью тяжкой
У родного самовара,
За фарфоровою чашкой,
Тихой смертью от угара!

Родился я в уездном городке.
Колокола вечерние гудели,
И ветер пел о бреде и тоске
В последний день на Масляной неделе

Беспомощно и резко я кричал,
Водою теплой на весу обмытый,
Потом затих; лишь самовар журчал
У деревянного корыта.

Родился я в одиннадцатый день,
Как вещий Достоевский был схоронен.
В те времена над Русью встала тень
И был посев кровавый ей взборонен.

В те времена тяжелый гул стонал,
Клубились слухи смутные в столице,
И на Екатерининский канал
Уже готовились идти убийцы.

Должно быть, он, февральский этот зов,
Мне колыбель качнул крылом угрюмым,
Что отзвуки его на грани снов
Слились навеки с самоварным шумом.

Как уходящих ратей барабан,
Всё тише бьют меня мои мгновенья,
Но явственно сквозь вечный их туман
Предвечное мне слышится шипенье.

Всё так же мне о бытии пустом
Оно поет, а вещий Достоевский
Всё так же, руки уложив крестом,
Спит на кладбище Александро-Невском.

Чужой и милый! Ты кипел недолго,
Из бака налитый слугою номерным,
Но я любил тебя как бы из чувства долга,
И ты мне сделался родным.
Вздыхали фонари на розовом Арбате,
Дымился древний звон, и гулкая метель
Напоминала мне о роковой утрате;
Ждала холодная постель.
С тобой дружил узор на ледяном окошке,
И как-то шли к тебе старинные часы,
Варенье из дому и в радужной обложке
Новорожденные «Весы».
Ты вызывал стихи, и странные рыданья,
Неразрешенные, вскипали невзначай,
Но остывала грудь в напрасном ожиданьи,
Как остывал в стакане чай.
Те дни изношены, как синяя фуражка,
Но все еще поет в окне моем метель,
По-прежнему я жду; как прежде, сердцу тяжко,
И холодна моя постель.

Люблю я вечером, как смолкнет говор птичий,
Порою майскою под монастырь Девичий
Отправиться и там, вдоль смертного пути,
Жилища вечные неслышно обойти.
Вблизи монастыря есть домик трехоконный,
Где старый холостяк, в прошедшее влюблённый,
Иконы древние развесил на стенах,
Где прячутся бюро старинные в углах,
Среди вещей и книг, разбросанных не втуне,
Чернеются холсты Егорова и Бруни.
Там столик мраморный, там люстра, там комод.
Бывало, самовар с вечерен запоет
И начинаются за чашкой разговоры
Про годы прежние, про древние уборы,
О благолепии и редкости икон,
О славе родины, промчавшейся, как сон,
О дивном Пушкине, о грозном Николае.
В курантах часовых, в трещотках, в дальнем лае
Мерещится тогда дыханье старины,
И оживает всё, чем комнаты полны.
В картинах, в грудах книг шевелятся их души.
Вот маска Гоголя насторожила уши,
Вот ожил на стене Кипренского портрет,
Нахмурился Толстой, и улыбнулся Фет.
И сладостно ловить над пылью кабинетной
Былого тайный вздох и отзвук незаметный.

О, Петербург, о, город чародейный!
Я полюбил тебя, фантом туманный,
Огни витрин и окон блеск обманный,
И сырость вод, и Невский, и Литейный.
С тобой, обманщик призрачный и странный,
Я полюбил уют мой бессемейный.

Здесь чувствуешь себя нечеловеком,
Здесь явь как сон, действительность как сказка,
И вот уж не лицо на мне, а маска.
И всем я равен, принцам и калекам,
И льнет беспечность легкая, как ласка,
Как поцелуй, к моим тяжелым векам.

Здесь после дня, прошедшего без меты,
Как на экране кинемо-театра,
Развинченной походкой па-де-катра
Бреду по Невскому, купив газеты,
С коробкой карамели «Клеопатра»,
И сладки мне душистые конфеты.

А дома самовар из красной меди,
С соленым маслом, с маковой подковкой.
Быть может, гостья с римскою головкой,
Холодная и строгая, как леди?
Нет никого. Вздыхаю над «Биржевкой»,
Томлюсь в вечернем петербургском бреде.

Седых ветвей подборы,
Сорочьих лап узоры
На голубом снегу.
В тиши чужой деревни,
Как в келье инок древний,
Я сердце берегу.

Гуляю по дороге
Без дум и без тревоги.
Указан срок минут.
И тяжкий отдых сладок.
Без мыслей, без загадок
Пустые дни идут.

За мной дымятся трубы.
Там город, черный латник,
Грозит земле родной,
Там оскверняет губы
Красавице развратник
В постели площадной.

Вернувшись в дом постылый,
Гость, чуждый и немилый,
В окне зари пожар
Слежу я равнодушно,
И никелевый скучный
Не дышит самовар.

Но визг стрелы, сурово
Пропевшей об отмщенье,
Не трогает судьбу:
Развратник ищет снова
Ночного приключенья,
Красавица – в гробу.