Николай Попель - В тяжкую пору
Опираясь на палку, обхожу строй. Нет, не скажешь, что люди отдохнули. Темные заросшие лица, запавшие глаза. У многих вывалились зубы. Капитан Петров, еще недавно весивший более ста килограммов, напоминает худенького мальчика. Но по-прежнему пытается острить:
- Когда пузо было, полком командовал, не стало пуза - на роту пошел.
Многие без головных уборов. Пилотки и шлемы порваны, потеряны. Немецкие носить не разрешается - легко попасть на мушку к своим же товарищам. Другое дело - немецкие кителя. Их носят многие. Но, чтобы не было недоразумений, обязательно с оторванным правым рукавом.
Ко всем нашим бедам прибавилась еще одна - повальные желудочные болезни, дизентерия. Бойцы ели траву, жевали кору, листья. Пили болотную воду. А лекарств у нас нет. Никаких.
Марш продолжался недолго. Сделали километра три и остановились. Ждем разведку. Командует ею теперь воентехник Гартман. На этом настоял Петренко.
- Я за Петьку Гартмана, не торгуясь, двух разведчиков дам. Смел. Хитер. Правда, чересчур горяч. Но это еще от ребячьей глупости.
Вчера на собрании Гартмана приняли в кандидаты партии. Он стоял, вытянувшись, мял в руках кепку, отвечал на вопросы неестественным, звенящим от волнения голосом. После каждого ответа добавлял: "Оправдаю, товарищи, доверие".
- Ты что думаешь, оправдать - значит голову подставлять под любую пулю? ворчал Петренко.
- Никак нет, товарищ майор. Я все понял.
- Что "понял"? Может, технику этот прибор не обязателен,- Петренко ткнул себя кулаком в голову,- а разведчику без него никак нельзя. Понял?
- Понял, товарищ майор.
- Хватит тебе проповеди читать, - прервал Сытник эти наставления, грозившие никогда не кончиться.- Если всякий раз столько времени с разведчиками говорить, они в арьергарде идти будут.
...Это было вчера. А сегодня Гартман прибежал запыхавшийся, красный. Кепка козырьком назад. Глаза горят. Ни дать, ни взять - мальчишка в казаков-разбойников играет.
- За поворотом на привале колонна... Кончают обед... Движутся от Острога. Много легковых машин. Одна красная... Вокруг офицерье...
Пропустить или ударить? Гитлеровцы уже кое-чему научены. Их приказы запрещают передислокацию штабов без надежной охраны. Если это штаб дивизии, его, наверное, сопровождает полк мотопехоты.
На раздумье времени нет. Надо решать немедленно. И мы решаем: ударить из засады, сразу с двух сторон шоссе по голове, хвосту и центру колонны. Главный удар - по центру.
Дело рискованное. Но соблазн разгромить штаб, заполучить документы, боевые трофеи, может быть, даже медикаменты - очень велик.
Впереди мчатся мотоциклисты. Так близко, что отлично видны кожаные шлемы и прикрывающие глаза темные очки. Круглый черный шар так и просится на мушку. Но мотоциклы надо пропустить. В пыль, поднятую ими, входят транспортеры и грузовики, набитые пехотой.
Пушечный выстрел по голове колонны будто сигнал: стоп! Скрежещут десятки тормозов. Этот скрежет заглушают новые выстрелы нашей 37-миллиметровой, что бьет по головным машинам. Две другие пушки и пулеметы молчат. Ждут своей очереди.
До нас доносятся слова незнакомых команд. Грузовики пошли вперед, транспортеры подтянулись к легковым. Паники не чувствуется.
Нелегко придется Сытнику и старшему лейтенанту Корнееву, которые встречают головные машины.
Но вот раздались выстрелы с другой стороны. Жердев и Сеник "наступили" на хвост колонны.
А-а, не нравится? На узкой дороге трудно развернуться. Ничего, сейчас мы поможем. Пришел наш черед. Пулеметы с двух сторон обрушиваются на сгрудившиеся транспортеры и легковые.
Гитлеровцы потеряли спокойствие. Дорога забита. Огромным костром загорелся бензовоз. От него бегут солдаты. Навстречу им - пулеметные очереди.
Ищу глазами красную легковую. Куда она девалась?
На противоположной стороне дороги гремит "ура". Мы тоже выскакиваем из кустов. В одной руке у меня маузер, в другой - палка, хотя сейчас я совсем не испытываю боли в ноге.
Передо мной заправленная в брюки, с большим жирным пятном на спине гимнастерка. Стараюсь не отставать от нее. Вдруг гимнастерка исчезла. Я с налета падаю на землю. Подо мной человек. Он лежит, разбросав руки. Крови не видно. Разрываю заправленную в брюки гимнастерку. Прикладываю ухо к груди. Тело еще теплое, но сердце уже не бьется...
Отбрасываю палку, беру трофейный, с железным рожком автомат убитого бойца.
Кто-то с нечеловеческим криком падает рядом. Не останавливаюсь. Впереди, среди машин, мелькнуло красное. Значит, здесь командование.
Но сюда нелегко подойти. Около машины два пулемета. С транспортеров бьют автоматчики.
Мы залегли. С одной стороны от меня Оксен, с другой - политрук Малевацкий.
- Давайте, Малевацкий, заходите со своими людьми во фланг. Надо поймать эту птицу. Видите?
Малевацкий кивает и ползет но канаве в сторону. Как не видеть? У красной машины стоит грузный человек. Время от времени он поднимает пистолет, целится, опустив правую руку на согнутую в локте левую, и стреляет. Оксен шепчет:
- Не бейте в него. Живьем бы взять...
Почти в тот же миг на месте красной машины вырастает столб дыма.
Бросаемся вперед. Толчок, и я лечу в канаву. Что случилось? Я даже не ранен.
Надо мной наклоняется фельдшер Лагута.
- Это я вас саданул. Еще бы миг - и все. Вон он, впереди.
Подползаю к краю канавы. Метрах в пятнадцати убитый фашист с гранатой в руке. Не успел метнуть.
Что за чертовщина? Красная машина цела. Небольшая воронка перед радиатором. Поблизости ни одного живого противника. Два бойца волокут грузного человека, на мундире которого в несколько рядов орденские планки.
Оксен, со штабной папкой в руках, причмокивает языком:
- Не протянет и получаса. Генерал, настоящий генерал... Лагута осматривает слабо стонущего фашистского генерала.
- Проникающее ранение в живот. Два осколка в черепе... Пустой номер...
В этом бою мы подбили и сожгли больше полусотни машин и транспортеров. Остальные прорвались и ушли на Изяслав.
Разведчики собрали документы. С продуктами на этот раз не повезло. Гитлеровцы только что пообедали. Зато в штабных машинах десятка три бутылок с французским коньяком. Весь запас передали доктору Калинину. Коньяк пошел на обработку ран. Когда Петренко накладывали на зад пропитанную коньяком повязку, он скрежетал зубами.
- Иезуитское издевательство, сто грамм на такое место вылить, а в рот - ни росинки.
Появились новенькие с оторванным правым рукавом немецкие кителя. Оксен, наконец, обулся. На нем огромные, упирающиеся в пах резиновые сапоги. Саша Шевченко в одной из машин нашел потрепанную русскую двухрядку. В генеральском красном "мерседесе" лежало отличное охотничье ружье. Оно по общему решению досталось Сытнику.
