Эрик Перрен - Маршал Ней
Наполеон не обманывается, к тому же он беседовал о поведении Нея с королевой Гортензией. В результате он пришёл к выводу, что маршал не смог удержаться и упустить случай прославиться. Смущённый Ней ещё больше путается в своих объяснениях и заявляет повелителю:
— Тем не менее это правда, сир, я сказал такие слова. Мне казалось, что настал момент, когда нужно скрыть свои намерения, чтобы избавить Францию от властителей, прибывших во вражеском обозе.{374}
Наполеон не отвечает. Он не сомневается, что Ней от чистого сердца пообещал королю поймать его, Наполеона, и что он был намерен сдержать свое слово. Грубая ложь маршала ещё сильнее его дискредитирует, тем более что он, в очередной раз демонстрируя дурной вкус, позволяет себе оскорбительные выражения в адрес Бурбонов в обществе офицеров: «Это гнилое, бесчестное семейство». Зная, что Император в узком кругу называет его «объектом ненависти», Ней больше не появляется в Париже за исключением 1 июня, когда происходит так называемая ассамблея Майского поля,[102] представлявшая собой тщательно организованный, но бездушный, неискренний спектакль. Там мы видели Нея, вновь покорного Императору, Нея, погружённого в свои мрачные мысли. В этот день под гром артиллерийского салюта и грохот барабанов князь Москворецкий со своими коллегами Сультом, Журданом и Груши верхом сопровождает церемониальную карету, в которой восседает Наполеон с непроницаемым лицом. Глядя на него, Ней слишком поздно начинает понимать, что отныне в его душе не будет мира. Наполеон следует своим путём, Ней — своим, только легенды соединяют их. В конце церемонии Император громко приветствует маршала:
— А вот и Вы! А я-то думал, что Вы эмигрировали.
— Мне следовало сделать это гораздо раньше, — сухо отвечает маршал.
В тот же вечер он уезжает в деревню.
Со всех сторон на маршала сыплются обвинения и упрёки. «Армия корсиканца, начиная с господина Нея, — пишет граф Дама, — состоит из ничтожных прохвостов, с которыми не следует церемониться. <…> К черту корсиканскую армию и её начальников, их нужно расстрелять или сослать в Сибирь, или в Кайенну,[103] или на каторжные работы в шахты».{375} Имя маршала и его политическое непостоянство породили игру слов, популярную в Париже. По поводу его столь театрального перехода в Лон-ле-Сонье говорили: «Нужно родиться (быть Неем),[104] чтобы так поступить».{376}
У Нея нет времени ни на то, чтобы пожалеть себя, ни на глубокий анализ произошедшего. Для финальной сцены драмы Нея уже готовы декорации — Ватерлоо.
Европа разворачивает свои силы, в то время как силы Наполеона на исходе. Столкновение неизбежно, его итог заранее известен. В лагере антинаполеоновской коалиции ненависть к нему достигает предела: он должен быть убит! Разговоры о войне звучат все громче. Ней возвращается в Париж, он озабочен одной мыслью: прибегнет ли Наполеон к его услугам? Всем ясно, что Император решил атаковать прусские и английские войска, пока они стоят отдельными лагерями в Бельгии. Мотивация маршала Нея определяется как искренним желанием сражаться за Францию, как это было в звёздные часы его карьеры, так и ревнивым наблюдением за тем, как его старые соперники, в частности Сульт, получают назначения. Кроме того, если последнее сражение, как он и предвидел, обернётся поражением, такой уход в царство Гадеса,[105] представляется ему достойным завершением его героической карьеры.
Приглашение Императора заставляет себя ждать. Быстро формируются армейские корпуса, должности отдаются генералам, Ней наблюдает целый вихрь назначений и повышений. Неужели из-за предубеждений Наполеона князь Москворецкий останется в стороне от событий? Ней не может допустить такую мысль. Возможно ли сражение без героя отступления из России? Невозможно! Наконец Наполеон решается написать Даву, своему военному министру: «Вызывайте маршала Нея. Скажите ему, что, если он хочет участвовать в первых боях, ему следует прибыть 14 июня в Авен, где будет развернут мой главный штаб». Тон записки достаточно красноречив: …если Ней хочет…» Это означает, что при необходимости Император обойдётся и без него. Вместо приказа довольно странное обращение, в котором нет прямого выражения воли автора записки. Но маршал видит в этом лаконичном послании лишь одно: он не отвергнут. Ней получил письмо Императора 11 июня, в 11 часов вечера, а в полночь багаж уже собран. Отправив лошадей и свой личный обоз, 12 июня в 9 часов утра Ней со своим первым адъютантом, полковником Эйме, садится в карету. Секретарь и личный интендант сопровождают маршала в другой карете. И… погоняй, кучер! Когда Ней снова чувствует себя маршалом, всё в мире становится на место. Больше его не мучают дурные сны, исчезли сомнения и угрызения совести. Судьба отступника несёт его, как сбившийся с пути корабль. Авен 13 июня, дальше — Бомон. Здесь 15 июня Ней покупает двух лошадей у маршала Мортье, вынужденного задержаться из-за воспаления седалищного нерва, и, без задержки, обгоняя колонны войск, направляется в Шарлеруа. Солдаты, завидев маршала, радостно кричат: «Вперёд! Вперёд! Вот он, Краснолицый!» Они заблуждаются! Эти храбрецы связывают с ним будущее, в то время как он воплощает прошлое. Ней, герой Эльхингена и сражения на Москве-реке, — это уже история. Приближённые к маршалу офицеры замечают признаки нервозности и жестокие приступы меланхолии. Они догадываются об отчаянии, которое неожиданно может накрыть его, как огромная волна. Начиная с событий в Фонтенбло офицеры отмечают: маршал не тот, что прежде. «Его ум подавлен, энергия парализована».{377} Делор, который будет дважды ранен при Ватерлоо, также констатирует: «Он уже не обладал прежней живостью мысли».{378} Стоило ли по этой причине придержать его «в карантине»? Наполеон заглушил свои обиды, надеясь, что в бою, от которого зависит личная судьба маршала, тот вновь обретёт себя. Нетрудно представить, что ожидает скандального предателя в случае возвращения Бурбонов.
С большим пристрастием историки стараются выяснить, на ком лежит ответственность за поражение при Ватерлоо. Задним числом Наполеон хотел сделать виновными в неудачах кампании своих военачальников, в особенности Нея. Такие авторы, как Тьер и Уссэ, слепо последовали за ним, не отклоняясь от версий, продиктованных на острове Святой Елены и разработанных уже после событий. После второй Реставрации появилось большое количество противоречивых свидетельств, породивших бурную полемику. Семья маршала Нея; защищая его память, отказывалась признавать документы, подтверждавшие точку зрения генерала Гурго. С тех пор как смолкло последнее орудие Ватерлоо, эксперты в области военной стратегии не прекращали споры, в которых одни оправдывали Императора, другие — маршалов. При этом спорящие придирались к мелким деталям, настаивали на достоинствах императорского плана, изучали этапы его воплощения, ставили под сомнение достоверность некоторых устных приказов, выдвигали в качестве аргумента состояние здоровья Наполеона, что тоже стало предметом дискуссий. Но время сделало своё дело. Сегодня ясно, что все участники драмы переживали не лучшие свои времена. В том числе это относится и к самому Императору.{379}
