Иван Майский - Перед бурей
— А что же сталось с баронским сыном? — спросил я,
когда Браун кончил свой рассказ. — Был ли он наказан?
— Н а к а з а н ? — с горечью повторил мой вопрос Браун.—
Разве таких людей наказывают?.. Ведь его папаша был
близок к царю... Ну, на другой день после всего проис
шедшего приехали власти в замок, их там хорошо
угостили, напоили, а потом они составили протокол:
смерть, мол, произошла оттого, что девица была сильно
190
выпивши и в состоянии опьянении, случайно оступившись,
выпала в окно. Вон оно как вышло! Она же, мол, сама и
виновата. Тем дело и кончилось. Н-да, недаром говорит
ся: с сильным не борись, с богатым не судись.
Браун глубоко задумался. Я тоже молчал, потрясенный
рассказом, который только что услышал. Наступил вечер,,
и в комнате было совсем темно, но лампы зажигать не
хотелось.
Браун, наконец, очнулся и проговорил:
— Спасибо, что вы остались. Я выговорился, и мне
стало легче. Обычно я не думаю об этой давней истории.
Временами мне даже кажется, что я ее забыл. Но потом
вдруг что-нибудь напомнит мне о ней. Будто ножом по
сердцу полоснет... И тогда ко мне приходит она... Я вижу
ее такой, какой она была в момент ее похищения: руки
связаны, лицо белое, без кровинки, а глаза смотрят на ме
ня укоризненно, будто спрашивают: почему же ты меня не
спасешь?.. О! В такие минуты я готов повеситься...
Браун застонал и хрустнул пальцами. Я схватил его за
руку и стал успокаивать. Постепенно он оправился и как
будто бы пришел в себя. Потом уже совсем другим,
обыкновенным, повседневным голосом сказал:
— Совсем стемнело. Надо лампу зажечь. И вам пора
итти домой, а то ваша мамаша будет беспокоиться.
18. ОГНИ ЖИЗНИ ЗАГОРАЮТСЯ НАД МОИМ
ГОРИЗОНТОМ
Целую неделю после того я ходил под впечатлением
рассказа Брауна. Все думал и передумывал, все старался
доискаться до того, основного, главного, что вытекало из
этого рассказа. Кровь закипала у меня, когда я вспоминал
о той ужасной несправедливости, жертвой которой стал
Браун, и о том, что виновник гнусного преступления
остался безнаказанным. А почему? Только потому, что
сам он был гвардейский офицер, что отец его был близок
к царю, что оба они были представителями высшего со
словия в государстве. Классовая структура царского об
щества впервые встала предо мной в столь обнаженной, в
столь отталкивающей форме, и я невольно должен был
задуматься. Я начал рыться в памяти и перебирать фак
ты и впечатления прошлого, лежавшие там до сих пор,
191
как случайно набросанные кирпичи. Я вспомнил фельд
фебеля Степаныча и моего друга новобранца Карташева,
я вспомнил штурвального Горюнова и рассказы «дедушки-
политического», я вспомнил забитость и нищету подмо
сковных крестьян, с которой мне приходилось сталкивать
ся в Мазилове и Кирилловне, я вспомнил полуголодное
существование омских ремесленников, у которых я учился
столярному и слесарному делу, я вспомнил сотни иных
«мелочей жизни», которые раньше как-то незаметно про
ходили мимо моего сознания, но которые теперь приоб
рели в моих глазах совсем особенное значение. Я вспо
мнил все это, собрал вместе, суммировал и впервые пришел
к выводу, который в точной формулировке должен был
гласить: «Долой самодержавие!» Я не хочу сказать, что
у меня в тот момент нашлась именно такая точная форму
лировка, — конечно, нет. Я кончил гимназию, не видав ни
одной нелегальной брошюры или листовки, и лозунг «До
лой самодержавие!» воспринял уже только в Петербурге,
после поступления в университет. Однако существо тех
заключений, к которым я пришел в результате размышле
ний, вызванных рассказом Брауна, было именно таково.
Именно с этого момента в моей душе загорелась та
острая, жгучая ненависть к царизму, которая спустя ко
роткое время привела меня в лагерь революции.
Итак, путеводная цель была найдена. Но каков веду
щий к ней путь?
Здесь все для меня попрежнему оставалось в тумане.
Зимой 1898/99 года мы часто спорили с Олигером по
вопросу о легальных и нелегальных формах работы. Оли
гер отстаивал идею создания подпольного органа вроде
«Колокола» Герцена (мы в то время в нашей омской глу
ши не подозревали, что подпольные органы уже суще
ствуют), я же, наоборот, находил, что передовой ле
тальный орган вроде «Русского богатства» может прино
сить гораздо больше пользы. Вообще в то время я дока
зывал, что сейчас в России важнее всего просвещение
народа и что только просвещение может подготовить
широкие массы к восприятию «идей равенства и свободы».
Отсюда я делал вывод, что «мирный путь прогресса»
прочнее и успешнее, чем революционные катаклизмы. На
«Санитарной станции» и в Сарапуле мы много беседовали
на ту же тему с Пичужкой, причем моя кузина оказыва
лась еще более прямолинейной сторонницей «культурни-
192
чества», чем я. Отчасти под ее влиянием я любил в то
время провозглашать:
— Культура, и только культура, приведет человечество
к счастью!
В дальнейшем, однако, у меня появились сильные со
мнения в правильности этой «культурнической» концеп
ции, и позднее я с некоторой издевкой писал Пичужке,
что она собирается «малыми делами приносить великую
пользу». Мои сомнения еще больше возросли, когда
осенью 1900 года в Омске вдруг опять внезапно появился
Олигер.
За год нашей разлуки с моим другом произошло много
интересного. Саратов, где после ухода из нашей гимназии
он поступил в химико-техническое училище, не в пример
Омску, был в то время уже крупным революционным
центром. Здесь имелись уже социал-демократические груп
пы, организации учащихся, кружки на заводах, нелегаль
ная литература, прокламации. Олигер очень быстро ориен
тировался в этом подпольном мире и стал играть доволь
но крупную роль в организации молодежи. Учился он
мало и плохо, но зато охотно брался за различные риско
ванные поручения. В конце концов Олигер «провалился»
