Григорий Коновалов - Былинка в поле
Васплпса прервала его, велела выпить по рюмке - обычно негостеприимная, ньше она, измаянная раздорами з семье, не тяготилась посторонними. И даже задумалась неожиданно для себя по-новому над тем, почему этп серьезные люди - Колосков, Отчев, Острецов, оставив своп дела, семьи, пришли говорить с ней о жизни.
- Ну и надоеды, прости господи! - с оттенком укора и похвальбы заговорила Васплпса, броспв на Колоскова царственный взгляд. - Уломаете, умаслите, а потом, случись неустойка, нас же, баб, будете корить: мол, сами сгуртовались, удержу на вас не было. Всегда вы, чубатые, улещаете нашу сестру доверчивую посулами. Ладно, пусть Захар Осипович будет коноводом на нашем сборе. От женского горя он никогда не отворачивался. Не по доброте ли своей сердечной маялся холостым столько годов?
Еще не старая вдова, одна из тех, с которыми Степан Лежачий искал клад на батыевском городище, со всей сердечностью добавила:
- Знамо, к нему со всякой нуждой шли. Понимает он наше сердце до последней струнки. А как вздыхать начнет да охать вместе с тобой, ну, тут забываешь, что мужик перед глазами - ни дать ни взять родная матушка, только кокошника на голове не хватает. Бери вожжп, Захар Осипович, духовник наш и надея.
- Женщины, вы знаете меня не один год. Скажите, брехал я когда-нибудь понапрасну? И сейчас скажу голую правду: по-старому жить нельзя, нужду не одолеем. По новому пути - вехи наставила партия - мы должны идти смело. Все зависит от вас, женщины: жить нам - с куска на кусок перебиваться или в достатке и радости.
- Родные мои, дорогие товарищи! - с дрожью в голосе горячо взяла Фиена. - Мы вчистую истосковались-извелись по новой жизни. Даже в девках не мечтала я так пылко о нарядах, как сейчас об артельном быте. Спали мы, женщины, под гнетом и во сне видели ее, желанную. - Она так ласково и вожделенно глядела на Острецова, что он страшился поднять глаза.
- Под каким гнетом спала ты, Фиена Карповна? - спросила вдова Ветрова. - Уж не под тем ли, какой на соленую капусту кладут? Василиса Федотовна, открой нам свои думы.
- Вы, мужчины, с придурью. Для вас умных баб ЕЭтути, - ласково и едко заговорила Василиса, - уж на что иной - кисель молочный, а туда же про длинные волосы да короткий бабий ум толкует. Он, видишь ли, научился, а мы темнота кромешная. Да эти войны, страдания дажэ у слепорожденных прорезали глаза. Нас, матерей да жен, сразу бы надо спросить, хотим ли мы артелью жить.
На словах равноправие, а дела решаете одни, - упрекнула Василиса и, как ножом, провела взглядом по лицам.
Василиса знала не только свое хозяйство, но не хужэ и достаток соседей.
- Сообща работать? Это получится столько-то коров дойных, лошадей рабочих... А пахать-сеять сколько десят;ш? Если как прежде, зачем вместе? Быка на елдыка меняют только неразумные. Ладно, бабы, раз уж притолкала жизнь на край кручи, быть прыгать... никто вечно не живет. Подумаем и, благословись, стронемся с места. - Василиса отыскала глазами Марьку, вязавшую в углу чулок. - Как ты, Марья?
- - Я как вы, матушка и батюшка. На народе и смерть красна. А коли меня спрашивают, скажу: велят - надо идти. Только в это самое правление надо одну женщину завести, чтоб не забывала заботы матерей. Скажем, в поле ехать страдовать, а детишек на чьи руки?
- Вон Ненастъева женделегатка... ее в правление посадить, только ей делов-то: коров нет, детей не бывало.
- Это не курица по-кочетиному закукарекала по глупости. А у самой только и хватило силенок пьяного попа Якова из рюмки вытащить, - отрезала Василиса. - Уж ято людишек знаю со всех сторон. Иной еще рта не разинул, а мне ведомо, что сморозит.
- Вот бы тебя маткой улья нашего, - сказала соседка.
- Говори, да не заговаривайся. Думы мои о другом улье, - Василиса подняла глаза к потолку, покрывая платком свою вороную, с сединкой, гордую голову. - Вам жить, радоваться или плакать.
Отчев шепнул Кол основу, что дело сделано, потихоньку надо уходить.
"А ведь эта Василиса со скрипом согласилась... да и то не о себе уж думала, а о детях. Не дура, понимает: неотвратимо наступает новая жизнь, решил Колосков. - Старые доживут раздвоенно, а молодые наладятся работать артельно и представлять себе не будут иную жизнь".
- До свидания, Василиса Федотовна, - сказал Колосков.
Василиса поглядела выше его головы, ответила, будто в пустоту:
- Назначай свидания тем, какие помоложе, бывай здоров...
5
Вернулся Степан Лежачий в свою чеканом крытую избенку, умял краюху хлеба с редькой, лег за печь на нары.
"Какая же должность достанется мне в колхозе? Как бы не прогадать. Автоному легко смелеть, v него три конских головы, три головы рогатых, а у меня один бычок-годовик. Завалимся на ухабе, совсем оскудею. Хорошо, пойду, глядишь, при дележе больше достанется хоть одной овцой".
Сгреб в ведро с печки проросшую на солод рожь (недоглядел, промочило ее в сенях целый мешок), насыпал в корыто своему бычку с кривым рогом.
- Ешь, завтра поставлю тебя на новый путь развития.
Живший впроголодь бычок поначалу недоумевал, потом уткнулся мордой в распаренное, с проклюнувшимися ростками зерно.
За ЕОЧЬ под вой метели Степан извелся от дум, осунулся, нос на сером лице стал красно-синий, как жулан на дереве. Чуть свет Лежачий принялся осматривать свое хозяйство. В проломе саманной стены перекосилась деревянная борона, в сенях лежал зазубренный топор с треснувшим топорищем, в ящике ржавые железки неизвестного назначения, в старых домотканых портках завернута алюминиевая головка от трехдюймового снаряда, поломанный ватерпас, огромное - хоть бревно суй - стремя, ржавый шлем, найденные в кургане. Жил Степан давней легендой - отец когда-то нашел кубышку с деньгами, а они оказались фальшивыми. Степан сам с давних пор искал, крадучись, клады на покинутых поместьях, раскапывал древние могилы. Однорукий сосед Чекмарь натропил его порыться на местах, где жил Егор Чубаров: непременно клады оставляет.
"Все до последнего сдам. Я такой... решусь, не сверну с дороги. Я первый в Хлебовке развелся с женой, показал пример нового быта", - думал Степан. Примерил на голову шлем - плохо! Только нос торчал. Положил в мешок, но за воротами передумал, вернулся, спрятал шлем за печь.
"В городе сдам, только пусть напишут, нашел, мол, Степан Авденч Полежаев. И то, глядишь, дадут на штаны".
Пошел за бычком. А он пластом лежал, бока вздуло, мычал, тускнея глазами.
- Нашел время хворать, идиот кривоногий! Вставай нечего тебе пузо раздувать.
Он тянул бычка за рога, за хвост, но бычок не вставал - Срамишь ты меня перед всем народом. Hv, сделай хоть раз, дойди до общего двора, помирай на глазах общества... - Ударил его пинком в жпвот, плача по-бабьему и магерясь по-культурному.
