Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Сердце открытое — и закрытое. Черчилль и иммиграция, 1954 год

[145]

Вероятно, Черчилля можно было бы назвать «расистом». В 1950-е это явление мало кто называл именно так, но вопросы к Черчиллю имеются. Действительно ли дело было в том, что он не любил и дискриминировал людей исключительно из-за цвета кожи? Его взгляды на Индию и ее народ были однозначными и, без сомнений, возмутительными. Но относилось ли это к другим народам, например африканским? В 1906 году Черчилль заявлял об Африке: «Мы приложим все усилия… чтобы обеспечить равные права цивилизованных людей независимо от цвета кожи». При этом, однако, как мы увидим, позже имели место проявления отвратительных предрассудков более общего характера.

В феврале 1954 года иммиграция в Великобританию из стран Содружества становилась все более острой политической проблемой. Документы государственной значимости, опубликованные, согласно правилам секретности, только через полвека, показывают, что Черчилль и его коллеги обговаривали тогда установление лимита на число мигрантов. Дискуссия эта поражает не столько откровенно расистским языком — что, в общем, вполне ожидаемо, — сколько невероятным цинизмом чиновников, включая Черчилля, в самом подходе к вопросу.

Согласно упомянутым выше документам, датированным 3 февраля 1954 года — записи включают ряд сокращений, — Черчилль сказал (цитируется по записям секретаря Кабинета министров сэра Нормана Брука): «Проблемы, которые возникнут, если здесь поселится много цветных… Должны ли мы обременять себя проблемами цветных в Великобритании? Тех, которых привлекло государство всеобщего благосостояния. Когда иммиграция превысит определенные лимиты, общество Великобритании не станет этого терпеть».

Флоренс Хорсбру, министр образования и член парламента от Консервативной партии, депутат от манчестерского района Мосс-Сайд, сказала: «В Манч[есте]ре проблема уже становится весьма серьезной».

Далее министр внутренних дел Дэвид Максвелл-Файф привел цифры: 40 тысяч иммигрантов на тот момент по сравнению с 7 тысячами до Второй мировой войны, — и поднял вопрос о возможности иммиграционного контроля. Он заявил Кабинету министров: «У нас есть все основания постараться выдавить этот сброд. Но политически это было бы представлено как ограничения по признаку цвета кожи. Это оскорбило бы колеблющуюся часть избирателей, старых либералов. Нам необходимо изменить вековую традицию, согласно которой б[ританские] п[одданные] имеют право въезда в метрополию империи. Нам придется оскорбить либералов, равно как и сентименталистов».

Он добавил: «В Л[иверпуле], Паддингтоне и других районах кол[ониальное] население вызывает негодование у тех, кому приходится с ним контактировать. Однако те, кто в такой контакт не вступают, склонны придерживаться более либеральных взглядов».

Далее в обсуждение вступил Черчилль, сделав довольно двусмысленное замечание. «Вопрос в том, — сказал он, — будет ли с политической точки зрения разумно позволять общественным настроениям еще немного развиться, прежде чем принять подобные меры». Что он имел в виду? Может, предвидел, что эти «общественные настроения» со временем поутихнут и ослабнут и станут менее расистскими? Или же, напротив, вкладывал в свои слова темный смысл? Уж не имел ли он в виду вспышки расистской ярости, перерастающие в открытое насилие? Расовые беспорядки в Ноттинг-Хилле имели место всего несколько лет назад. Так, может, он рассчитывал, что «общественные настроения» разовьются именно в этом направлении?

Его дополнительные комментарии точного ответа не дают: он сказал, что позволить этой ситуации зайти слишком далеко было бы «фатально». Опять же, нельзя не спросить себя: «фатально» для кого? Для иммигрантов и их семей, которые пострадают от дискриминации, оскорблений и насилия? Или для политиков, которые рискуют разозлить своих белых избирателей, согласившись на иммиграцию? В заключение Черчилль сказал, что «х[отел бы] изучить возможность введения квоты, превышать которую непозволительно».

При взгляде на эту ситуацию в определенном свете (скорее всего, он сегодня многим покажется недостаточно ярким) есть один момент, который, возможно, говорит, скорее, в защиту Черчилля. Судя по всему, он не придавал этому «изучению» особого значения. Вскоре после того заседания ему задали в парламенте связанный с этим вопрос: член парламента от Лейбористской партии из Мидлендса хотел знать, нужна ли стране специальная комиссия, которая будет заниматься проблемами иммиграции и ее общего влияния на рабочую силу. Черчилль отнесся к этой теме крайне расслабленно. Лично он не видел в такой комиссии необходимости. Да и никаких конкретных иммиграционных квот он так и не предложил.

Этим проблема не ограничивается. Гарольд Макмиллан (в своем дневнике) пишет, что позже Черчилль всерьез «обдумывал» использование поистине шокирующего предвыборного лозунга: «Сохраним Британию белой!» Подобная идея сама по себе не может не вызывать отвращения. Формулировка воспринимается как призыв к насилию — как в далекие 1950-е, так и сейчас. То, что лозунг этот никогда не использовался партией и даже ни разу не упоминался никем из коллег Черчилля, не так уж важен. Он не просто чудовищен, а в очередной раз позволяет заподозрить политиков в манипуляции электоратом.

Вот что озадачивает: всего двенадцать лет назад, в самый разгар войны, когда Черчиллю и членам военного кабинета сообщили, что темнокожих американских солдат из дислоцированных в Англии войск не допускают в заведения для белых американских офицеров, в частности в пабы и кинотеатры, резолюция заседания Кабмина была однозначной: ни один черный американец не должен страдать в Британии от «сегрегации» или «ограничений», действовавших в те времена в США.

Какой же из этих Черчиллей настоящий?

Еще один повод для недоумения: реакция более молодого Черчилля (речь о 1904 годе, он был депутатом от Либеральной партии) на представленный правительством «законопроект об иностранцах»; это была одна из первых мер по ограничению иммиграции в Великобританию. Черчилль выступал тогда решительно против законопроекта: он считал, что ограничивать иммиграцию неправильно. Он писал: «Не представляется… что могут быть какие-либо насущные или достаточные причины, расовые либо социальные, для отхода от старой толерантной и щедрой практики свободного въезда и предоставления убежища, которой так долго придерживалась эта страна и от которой она зачастую получала немалую выгоду».

Конечно, люди с возрастом меняются, юношеское сострадание может «закальцинироваться» и постепенно перейти в безразличие или даже враждебность. Безусловно, ничто из того, что Черчилль говорил или думал в молодости, не извиняет его вспышек откровенного расизма в последующие десятилетия. Однако при ознакомлении с приведенной выше дискуссией 1954 года по вопросу иммиграционных квот мы видим нечто еще более отвратительное — ледяной расчетливый цинизм.

Это может показаться странным, но лучше бы Черчилля обвиняли в неприкрытом викторианском империалистическом расизме, чем в этом.

«Я почувствовала прикосновение к своему плечу». Бесси Брэддок, 1954 год

[146]

Еще один непривлекательный эпизод, связанный с Уинстоном Черчиллем, — эта история десятилетия назад считалась очень смешной и повторялась в радио- и телешоу бесконечное число раз, — касается его стычки с дамой, яростным левым членом парламента от Ливерпуля по имени Бесси Брэддок. Рассказывали, что однажды после выступления в палате общин она упрекнула его: «Уинстон, вы пьяны!» — «Мадам, а вы отвратительно уродливы. Но я-то утром протрезвею, а вы…» — по легенде, ответил он. Сегодня подобные слова звучат как откровенное, леденящее душу женоненавистничество, не говоря уже о том, что это попросту невероятная и необъяснимая грубость. Этот анекдот создает впечатление, будто все общение миссис Брэддок и мистера Черчилля сводилось только к одному. На самом деле это не так: временами в отношениях между ними — несмотря на яростное расхождение их принципов — наблюдалась гармония.