Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

С Куоккалою не был я знаком
До сей поры, как в первый раз увидел
«Пенатов» Репина: счастливый дом
(И комара художник не обидел!).
Чуковский здесь гуляет босиком
И сочиняет он, на пляже сидя.
Сюда, сюда, в счастливый край морской
Примчался я, писатель Садовской.

Поэме сделано прекрасное начало,
Так надобно ее мне продолжать.
Поэм написано уже немало,
Так отчего ж одной еще не написать?
Лети перо, прелестное мокало!
Чернила есть, а кончатся они –
Есть лавка близко, где усталой
Борисовой влачатся музы дни.

Поэт без музы – что жена без мужа.
Одна бесплодная, другая во плоти
Бывает муза, – с этим не шути,
Чтобы судьбой твоей не стала лужа.
Весна пришла, пропала стужа,
И Садовской влюбиться должен днесь.
В кого, в кого? Свой лоб натужа,
Он тщетно ищет, забывая спесь.

Ах воспарю ль на острый верх Олимθа
А lа Сергей Михалыч Соловьев,
Склоню ль чело к дыханью Ccazvkθa,
Все не услышит сердце тайный зов.
Один цветок, одна мне Муза – Нvмфа,
И перед ней склониться я готов,
Хоть муж ея, пиита Городецкий,
Зело мой слух задел октавой детской.

Ах, ложно-классики! Казацкой плети
Желал бы я их испитым задам!
Собаку съели в рифмах, но в сюжете
Не знают толку, как в штанах Адам.
Пусть задевают слух октавы эти:
Они летят. Борис уже влюблен.
Моя жена прекрасней всех на свете,
Но всех ли, всех прекрасней он?

И все-таки не выдержал октавы
Тяжелозадый, свежий акмеист!
Пробьется классик сквозь твои заставы,
Испустит акмеисту в ухо свист.
Твои октавы – кактусы, агавы.
Октава классика – лавровый лист.
А кто тут прав, Сергей или Садовский,
Пускай рассудит наш зоил Чуковский.

Довольно! Так нельзя! Не для того бумагу
Кроил я и клеил, сшивая альманах,
Чтоб вы себе в зады втыкали злобно шпагу
И спорили о женах и штанах!
Опомнитесь! Я к вашему же благу
Напомню вам, кого воспеть в стихах:
Меня! Меня! Или забыли спьяна,
Что сами ж назвали поэму «Чуковьяна».

Скорей же за перья, пииты,
Прославьте Корнея скорей:
Пишите:
«Корней знаменитый,
Великий, могучий Корней…»

Цехисты, не годитесь никуда вы,
Гиперборейцы, слаб и худ ваш стих:
Один не может кончить акростих,
Другой не в силах выдержать октавы.
Не любит Муза ерников таких.
О, евнухи, в любви не ждите славы!
На нашу Клио посягнули зря вы,
В пылу усилий старческих своих
Вы от богини почтены патентом:
«Дан сей венок двум юным импотентам».

Мои мечты стремятся далеко,
А ноги всё несут меня на дачу.
Рокочет море, на душе легко,
И здесь я даром времени не трачу.
Явижу стол: тарелка глубоко
Чудесным супом налита. Я плачу,
Увидя хлеб, жаркое, молоко.
Кричит щегленок. Нет, не наудачу
Осветит солнце черных кос намет,
Взор ласковый и прошивной капот.
С каким радушием я встречен ею.
Как сердцу мил супруг ее босой,
А между тем из-под косы густой
Янтарь, спускаясь, золотит ей шею.

Пусть наступают дни осенних хмар,
Нам нечего бояться лихорадки:
Вы распорядитесь поставить самовар,
А я надену шведские перчатки.

Она носила имя Нэти.
И, как образчик модных дам,
Слыла в большом московском свете
Очаровательной belle femme.
Изобразить же Нэти Вам
Я не берусь. Мне пробы эти
Не по плечу, но в кабинете
У Нэти есть ее портрет.
Фон Гюлих, молодой аскет,
Нарисовал на том портрете
Накидку пеструю ее
С таким искусством и так мило,
Что кисть его переломила
Перо убогое мое.
И кто не увлекался Нэти?
Член Думы, граф, жокеи, кадет.
Волошин, юноша-поэт,
Обнинский, что скончался в цвете
Безвременно угасших лет,
Художник, октябрист, атлет.
Кто на моторе, кто в карсте
Стремится к ней, чтоб в tete-а-tete'e
Хлебнуть шампанского из лилий.
Ах, отчего я не Вергилий?

Но из поклонников у ней
Всех интересней и умней
В нее влюбившийся безумно
Один московский адвокат.
Имел он приключений ряд,
Кутил талантливо и шумно,
Гигант сложеньем, с виду фат,
При этом дьявольски богат
Был Либенсдам. Таких фамилий
Не носят даром. По средам
Поклонник элегантных дам,
Как романтический Эмилий,
Являлся к Нэти, чтобы там
С ней пить шампанское из лилий.

В его дворце-особняке
Всё пышно, как мечта поэта.
На всем печать большого света.
На галстуке и на руке
Играют бриллианты Тэта [17].
Всё серебро под аплике,
И золотом американским
Сверкают вазы там и тут.
Фонтаны ланинским шампанским
И кашинской мадерой бьют.
Не сосчитать роскошных блюд:
Вот фаршированная щука
Чесночный аромат струит,
Вот кугель рисовый стоит.
Картины Гюлиха и Штука,
Расписан Барсовым плафон,
И превосходный патефон
Из Лодзи (двадцать два целковых)
Мотивы шансонеток новых
Так упоительно поет.

Но тщетно Либенсдам зовет
На ужин Нэти: величаво
Она благодарит его,
Склонив головку, точно пава,
Не обещая ничего.

И зреет в сердце у него
Глухой обиды жгучий веред.
У Либенсдама (кто поверит?)
В палаццо тайный есть гарем.
Здесь вечером, от страсти нем,
Он спальную шагами мерит,
Бутылка пейсеховки, крем,
Маца и курица на блюде.
Два нефа вводят между тем
Красавицу. Какие груди!
Какие бедра! Что за торс!
И корчась в сладострастном зуде,
Он клюквенный глотает морс.

Нет, надоели одалиски!
Иного хочет Либенсдам:
Как лучше пейсеховки виски,
Так Нэти краше этих дам.
Ее похитить он решает.
Зажмурясь, тихо заряжает
Револьвер Лефоше, потом,
Надев очки, парик и маску,
Велит закладывать коляску
И мчится прямо к Нэти в дом.

Он быстро входит без доклада.
В руке револьвер. – «Что Вам надо?»
Впился он в Нэти, как паук.
Но не смутилась дама, вдруг
Она револьвер выбивает
У похитителя из рук.
Курка раздался резкий звук,
И на колени упадает
Красавец дерзкий. – «Ай, мадам,
Гевалт ваймир! Ведь он штреляет!» –
«Оставьте пистолет! Я Вам
Отдамся! – Нэти отвечает. –
Ну что же Вы?» – «Шпугался я.
Ай-вай!» В груди любовь тая,
Несчастный Либенсдам вздыхает.
Затем, потоки слез струя,
Спешит домой, белье меняет
И в тот же вечер уезжает
В заокеанские края.