Имбер Де Сент-Аман - Жозефина
С чувством удовлетворения от прожитого дня он возвращается в свой дом на улице Победы, где его ждет счастливая и успокоенная Жозефина. Закончены все военные приготовления: Моро занимает Люксембургский дворец, Ланн — Тюильри, Мюрат — замок Сен-Клу. Бонапарт засыпает с таким же спокойствием, с каким он засыпал перед большим сражением.
Глава XXIX
ДЕНЬ 19 БРЮМЕРА
Совершенная Бонапартом революция будет называться революцией 18 брюмера. Но 18 брюмера только прелюдия. Решающим днем явится 19 брюмера. Если 18-го есть еще законность, то 19-го происходит попрание закона. Вот почему победитель, желая оправдаться перед историей, выберет 18-е как официальную дату своего государственного переворота.
Ночь проходит спокойно. Пригороды не осмеливаются подняться. Парижане следят за развитием событий как зрители на спектакле. Они наблюдают за ними с интересом, но без страсти и гнева.
19-го утром дорога от Парижа и Сен-Клу запружена войсками, экипажами и просто любопытными. Предсказывают победу Бонапарта, но в этом еще нет полной уверенности. И эта неуверенность и неопределенность еще больше разжигают любопытство публики.
Бонапарт твердо решил, чтобы оба Совета начали заседания в полдень. Представители точны. Незадолго до полудня Бонапарт верхом находится во главе войск перед замком Сен-Клу. Старейшины должны собраться в галерее Аполлона, а Совет Пятисот — в оранжерее. Но к назначенному часу не все приготовления закончены, и заседания могут начаться лишь в два часа пополудни. В ожидании начала депутаты прогуливаются во дворе и парке. В настроениях, царящих среди членов Совета Пятисот, нет и намека на благосклонность по отношению к затеянному Бонапартом. Он же, раздосадованный задержкой, мечется, отдавая приказы и не скрывая своего беспокойства.
Два часа. Открываются заседания обоих Советов. Заседание Совета Старейшин начинается с обсуждения незначительных вопросов. Совет Пятисот начинает свое заседание разгулом страстей. Председательствует Люсьен. Годен требует назначения комиссии для выработки предложений по мерам общественного спасения. Это вызывает враждебный ропот. Делбе выкрикивает со своего места: «Прежде всего Конституция! Конституция или смерть! Штыки нас не запугают, мы здесь свободны!» Раздаются грозные вопли: «Никакой диктатуры! Долой диктаторов!» Гранземон требует, чтобы сию минуту члены Совета Пятисот повторили свою присягу Конституции III года. Предложение с воодушевлением принимается. Приступают к поименному опросу, чтобы перейти к даче присяги каждым депутатом. Сам Люсьен Бонапарт клянется в верности этой конституции, которую он же и уничтожит.
Поступает письмо Барраса. Перед заинтригованными слушателями секретарь оглашает содержание письма, в котором директор заявляет о своей отставке. Письмо заканчивается следующими словами: «Слава, сопровождающая возвращение знаменитого воина, которой я имел счастье открыть дорогу, явные признаки доверия, оказываемые ему законодательным корпусом и декретом национального представительства, убедили меня, что каким бы ни был пост, на который меня призовут теперь общественные интересы, преодолены опасности, угрожавшие свободе, и защищены интересы армий. С радостью возвращаюсь я в ранг простых граждан и счастлив после стольких бурь передать судьбу Республики более достойную, чем когда-либо, сознавая, что я внес в это вклад».
Это письмо вызывает удивление и негодование. Из пяти директоров трое подали в отставку. Правительство низложено. Гранземон говорит с трибуны: «Прежде всего нужно знать, не является ли отставка Барраса результатом чрезвычайных обстоятельств, в которых мы пребываем. Я вполне верю, что среди находящихся здесь депутатов есть такие, кто знает, откуда и куда мы идем».
В то время как заседание Совета Пятисот начинается таким образом, что же происходит в Совете Старейшин? Туда приходит Бонапарт и выступает там как хозяин положения: «Граждане представители, вы находитесь не в обычных условиях, а на вулкане. Меня и моих товарищей по оружию уже осыпают градом клеветы. Говорят о новом Кромвеле, новом Цезаре. Если бы я стремился к этой роли, мне легко было ее достичь после моего возвращения из Италии… Признаем две вещи, ради которых мы пошли на такие жертвы: свобода и равенство». И коль скоро один из депутатов кричит ему: «Говорите о конституции!», он говорит: «О конституции? У вас ее больше нет. И именно вы уничтожили ее, покусившись на национальное представительство 18 фрюктидора, аннулировав 22 флореаля результат народного выбора, покусившись на независимость правительства 30 прериаля. Все партии уничтожили ту конституцию, о которой вы говорите. Все они пришли ко мне, открыли свои планы и предложили присоединиться к ним. Я не захотел этого. И, если нужно, я назову и партии и людей». И он называет Барраса, затем с его губ срывается имя Мулена. Такая неправда вызывает бурю отрицания.
Больше человек действия, нежели слова, Бонапарт теряется на какое-то мгновение. Шум все увеличивается. Но он недолго пытается убеждать и вскоре прибегнет к угрозам. Тоном защитника, вызывающего страх у тех, кого он берется защищать, он говорит: «В окружении своих братьев по оружию я сумею заставить вас подчиниться. Представляю вам этих храбрых гренадеров, штыки которых я хорошо знаю и которых я так часто водил на врага. И если какой-либо оратор, подкупленный врагом, заговорит о том, чтобы поставить меня вне закона, я обращусь к моим товарищам по оружию. Вспомните, что мне сопутствует Бог удачи и войны». Под воздействием такой угрожающей речи Совет Старейшин капитулирует перед Бонапартом, принимая его условия. А он выходит из зала, возвращается к своим солдатам и дает распоряжение сообщить Жозефине, что все идет хорошо и ей не о чем волноваться.
В то же время он узнает о разгуле страстей в Совете Пятисот. Тогда, приказав отделению гренадеров следовать за ним, он направляется к залу заседания Совета Пятисот, оставляет гренадеров у дверей, один входит в зал и проходит вперед с шляпой в руке.
На трибуне Гранземон говорит о письме Барраса. Пять часов вечера. Оранжерея освещена лампами. При виде Бонапарта члены Совета испускают крики недовольства: «Долой диктатора! Долой тирана!» Они срываются с мест, обступают его, говоря ему резкости, отталкивают его к двери, потрясают кулаками и угрожают ему. Он сам признается позднее, что это была самая большая опасность из всех, что когда-либо угрожали ему. К нему на помощь протискивается Бове, депутат от Нормандии, могучий, как Геркулес. Он отбрасывает от него нападающих и передает его спешащим к нему гренадерам. У одного из солдат, гренадера Томе, разорван мундир после потасовки. Гвалт неописуемый. Оранжерея напоминает поле боя.
