Таня Перес - Дитя дорог
– Иди за мной, иди за мной!
Мила ничего не спрашивает. Мы заходим в какой-то двор и прячемся за уборной, которая особенно отличается своим запахом. Очень холодно. Эта ночь очень холодная. Уборная продолжает распространять свой отличный запах и ничего ее не останавливает. Я осторожно выглядываю, чтобы посмотреть на патруль. И о ужас! Я вижу наши следы, которые проходят через всю улицу и прямо к нам. Что еще более странно, они идут зигзагом.
– Мила, – шепчу. – Мила, посмотри на эти следы. Они идут зигзагом.
– Ясно, – отвечает спокойно моя подруга. – Ты ведь совершенно пьяная!
– А ты? Ты мне кажешься тоже пьяной.
– Я нет, – говорит Мила. – Я нет.
– Что будем делать с этими следами? Полная луна! Они увидят это!
– Он не заметят. Не делай из этого историю!
И действительно так и было. Немцы приближались и ровно и красиво пели свои прекрасные песни. Они шагали по двое. Их было около двадцати. Я посчитала. Большой патруль. Ой, мое сердце останавливается, руки и ноги замирают. Если они меня тут найдут, говорю я сама себе, я не смогу удрать. Я замерзаю. Боюсь дышать.
– Танька, – шепчет мила. – Танька, они проходят! Они проходят!
– Молчи, молчи!
– Я шепчу!
– Это тоже слышно, дура!
– Не морочь голову! Они ничего не слышат. Они поют. Они только этим и занимаются. Кто обращает внимание на нас.
Я молчу.
– Смотри, Танька, какая у них красивая униформа. Красивая, новая! Слушай, почему это они находятся в нашем городе. До сих пор были только румыны.
– Вообще появилось очень много немцев. Большая часть удирает на запад. Они потеряли войну. Ты этого не знаешь?
– О, мой большой генерал, о, мой большой генерал! Ты все знаешь, абсолютно все знаешь!
– Я все знаю от товарища Рувки.
– А, – говорит Мила. – Он присоединился к комсомолу. Ты это знаешь?
– Нет, – лгу я. – Понятия не имею.
Я решила говорить поменьше. У нас с Милочкой было много подруг. Некоторые жили в городе, в другие в гетто. Я знала двух из них. Они приходили к Миле, и мы сидели и пели песни. Инна была красивая большая и немного полная. Верочка была рыжая в веснушках и очень худая. Инна рассказывала о людях, которых я не знала, и в особенности о румынских офицерах которые приходили к ней домой. Двое молодых людей тоже заходили к Миле. Один из них даже ухаживал за ней. Я решила, что лучше не болтать в их присутствии и вообще как можно меньше болтать. Кроме этого, моя дорогая Мила тоже была не совсем откровенна со мной, наверно по таким же причинам.
– Я ничего не знаю о Рувке. Абсолютно ничего. Он очень замкнутый и ведет себя немного мистически. А его товарищ тоже странный. Я думаю, что он влюблен в тебя.
Мила сделала физиономию полного презрения и ответила мне довольно странно:
– Танька, ты маленькая и очень наивная. Я стараюсь, чтоб ты осталась такой.
Я обиделась.
– Я не настолько наивна, как ты думаешь, – дрожащим голосом говорю я.
Мила улыбнулась свысока, и продолжала идти, а я за ней. Мы подходим к ее дому, я не хочу заходить. Не хочу видеть и слышать сцену гнева ее мамы.
Луна стоит на небе. Я понимаю, что уже очень поздно. Наверно, заполночь. Оставляю корзину за дверью. Мила открывает дверь очень осторожно, чтобы не шуметь. Я не слышу криков, наверно Марья Александровна не проснулась.
Я продолжаю идти к дому госпожи Эсфирь Яковлевны. Иду очень спокойно. Шагаю очень осторожно, чтобы не делать шума. У левой стены дома вижу пару. Женщина опирается на стену и румынский солдат со спущенными штанами очень усердно с ней совокупляется. Я остолбенела, боюсь двинуться, чтобы они не заметили, что я их вижу. Я пристально смотрю на них и вижу румынского солдата, а женщина, опирающаяся на стену…. Дора!…. Дора! Мать Шелли! Это та самая Дора, которая всех критикует, поджимая губы, которая ведет себя, как обнищавшая аристократка. Я совершенно замерзла. У меня так билось сердце, что я боялась, что его услышат. Бедная Шелли. Нельзя, чтоб Дора узнала, что я ее вижу в этой гадкой позиции. В принципе мне было известно, что все это происходит между еврейскими женщинами и румынскими солдатами. Это единственный путь добывания пищи. Какой позор! Дора и ее сестра Мальвина были подругами моей тети Рули. Они проводили время вместе в шикарных кафе и театрах, пили чай с дядей Павлом и его «женой». Они играли в карты два раза в неделю. Их ногти намазаны лаком. Теперь я понимаю, откуда у них пудра, помада для губ, лак и всякие косметические принадлежности. Все контрабанда! И… за какую плату!
Подхожу к двери и осторожно ее толкаю. К моему удивлению, она не закрыта. На цыпочках прохожу с комнату, где жил Рувка со своими родителями. Рувкина кровать пуста. Рувка тоже «там», в комсомоле. Бедные ребята, они сидят в погребах, подвергая свои жизни опасности, в то время как проститутка делает эти «номера» с солдатами. Что за жизнь?! Я осторожно прохожу в «столовую», где стоит холодный самовар и, на цыпочках, прохожу в большую комнату. Старуха и Шелли спят в своих кроватях. Но кровать ее матери пуста. Я не ошиблась. Это она! Какое несчастье! Какая низость! Я быстро раздеваюсь, осторожно влезаю в кровать госпожи Есфирь, как кошка. Сворачиваюсь осторожно возле ее ног и стараюсь ее не тронуть. Не дай бог, чтобы она проснулась! Я не натягиваю одеяло, чтобы ее не разбудить. Я дрожу от холода, теперь понимаю, что все эти «эстетические и косметические продукты», которые стряпала эта проститутка, вся эта ее «косметика», все эти «лекарства», которые она продавала бедным крестьянкам, все это идет от румынских солдат. Эти несчастные крестьянки платят ей «натурой» – живыми курами, которыми госпожа Эсфирь кормит своих «клиентов», жиром для «кремов», медом, яйцами, свежим хлебом, молоком и сливочным маслом! Какое чудо! Это просто чудо, что эти женщины готовы заплатить своим последним богатством и все это за эту фальшивую и грубую шутку, которую она называет «косметикой»! Каким образом, каким способом она всего этого достигает – стыд и позор! И эта женщина была подругой тети Рули, та же женщина, которая приходила к нам домой.
44.
Прошло две недели, а может быть и месяц, с того дня рождения в деревне. Я и Мила не раз возвращались к этой истории. Я очень просила Милочку не рассказывать ни Инне, ни Вере.
– Знаешь что, Милуха… я думаю, что… было бы лучше… наверно… никому об этом унизительном случае не рассказывать. Это была ужасная ночь.
– Почему? Это было очень забавно!
– Твоя мама очень сердилась! Что в этом забавного?!
– Моя мама сердится все время. Глупости! Она потом все забывает. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Ты вообще страшно серьезная, Таня! – упрекает Мила.
– Смотри, я тебя очень прошу! Не рассказывай ничего своим подругам.
