Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Ведь прежде — такая мука,
Такая была тоска.
Смотрю на тёмную руку —
Моя ли это рука?

На мне ли — белое платье,
На пальце блестит кольцо.
Волос завитые пряди,
Напудренное лицо.

Теперь не дрожат ресницы,
Не кружится голова.
А там, на белых страницах,
Совсем другие слова.

Где следы от печали грубой?
Где эта страшная боль?
Сложила улыбкой губы. —
Мне нравится эта роль.

Со всеми проста и спокойна,
А плакать не буду ни с кем.
Ведь больно ещё мне, больно
Твердить о прошлой тоске.

Рано каяться. Жизнь занесёт
Этот бешеный хмель покаянья.
Ведь не всё же прошло, не всё
Будет в жизни моей — без названья.

А когда назову имена,
Я пойму не прощённую муку —
Всё равно оборвётся струна.
И тогда холодна и бледна
Для креста подниму я руку.

И кладя за поклоном поклон,
Проклиная всей жизни угарность, —
Я вплету еле слышимый стон —
В покаянии — благодарность.

Засыпая, повторяла имя,
Просыпаясь, твердила другое.
В щель смеялось небо голубое,
Бочку с водой провозили мимо.

Эта бочка мне помешала,
Нежный сон сорвала так грубо.
Надуваю капризно губы,
И скорее — под одеяло.

И смешалось в воображенье
Всё, что было и не бывало.
Было счастье, но слишком мало.
Так и жизнь пролетает в томленье
По высокому идеалу.

Больше дерзаний! Смелей вперёд!
Ведь жизнь не ждёт

Смелее! Лукавей!
В наивном незнанье,
В смелом дерзанье
Пусть к славе.

Нелепость? Что ж!
Долой размеры!
Есть чувство меры —
Не упадёшь!

За всё, что просто,
За самого крайнего,
За Марину Цветаеву —
Мой первый тост!

Инстинкт направит.
Смелее будь!
Там — верный путь
К славе!

Я в этот мир вошла несмелой
Девчонкой.
А из него уйду умело —
Сторонкой.
И, уходя, скажу: прощайте!
Я не такая.
Вам не увидеть на свете счастья,
А я узнаю.

У двери, в темноте, сидела я одна.
Взметался ветер, листьями играя,
И слышались шаги, тревожно замирая,
Их жадно поглощала тишина.

Моя кабинка, тесная, темна,
В ней притаилась тишина немая.
Мне было больно. Я была одна.
И ветер пел, тревогу заглушая.

Я знала: вечер мне не даст ответа.
Я знала: боль — один короткий миг,
Когда тот стих в душе моей возник.

Теперь мне странно вспоминать об этом.
И звонко-кованым стихом сонета
Я эту боль вплету в победный крик.

Я не умею говорить слова,
Звучащие одними лишь словами.
Я говорю мгновенными стихами,
Когда в огне пылает голова.

Мой слух не ранит острая молва,
Упрёк не тронет грязными руками.
А восемнадцать лет, как ураган, как пламя —
Вступили, наконец, в свои права.

И если кто-нибудь войдёт ко мне,
И взглянет мне в глаза с улыбкой ясной, —
Он не таким уйдёт назад. Напрасно

Он будет думать о своей весне.
Я так беспомощно, так безучастно
Томлюсь в каком-то жутком полусне.

Мне всё равно — себя или других
Широкой кистью рисовать в сонете.
Мне всё равно, кому дать строки эти,
Кому отдать мой выкованный стих.

Мне безразлично — добрых или злых
Я буду видеть при вечернем свете.
Мой взгляд спокоен, голос слишком тих.
Опять тоску напоминает ветер.

В моей кабинке грустно и темно.
Чуть светит лампа. Бледные гвоздики
Ещё цветут. На занавесках блики.

Блуждает боль в душе моей двуликой.
И мне припомнилось: давным-давно
Я ранним утром глянула в окно…

Я видела нерукотворный свет,
Проникший сквозь затворённые ставни.
Я видела, как утро песней давней
Мне слало братский, радостный привет.

И я узнала, что восстал поэт
В моей душе. И сразу стало явным,
Что в жизни всё — утонченный сонет,
Суровый гимн, торжественный и плавный.

Я стала ждать, тревожно цепенея,
Того, что будет лучше и яснее.
Я полюбила холод снов моих

Но знаю я: средь звонких и глухих
Суровых стоп — всех ярче и сильнее
Один неконченый, не выкованный стих.

Молчание мне сказку рассказало,
Мне что-то нашептала тишина.
Ведь для меня здесь веяла весна.
Я прежде этого не понимала.

Ведь для меня — немая гладь канала.
Весёлый воздух, утро, тишина,
И на песок приникшая волна.
Мне этого казалось слишком мало.

А дома, жарким солнцем разогрета,
Весь день не говорила я ни с кем.
Сидела в темноте, не зажигая света.

Потом я стала думать о тоске.
И вот теперь, как ветер на песке —
Весь вечер буду рисовать сонеты.