Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь
— О, да! О, да! Этого, конечно, будет достаточно, чтобы прожить до полной победы над нашими заклятыми врагами!
— Я еду не один, — сказал Феликс. — Со мной жена, дети, две сестры и муж сестры.
— Пожалуйста! Пожалуйста! Проходите! Расположились на вокзале и стали думать, что делать дальше.
— Ну, Феликс, — сказала Зофья, — если бы вы не были таким богачом, нас бы наверняка вернули в концлагерь. И мы там, конечно, погибли бы.
— Да, — сказал, усмехаясь в бороду, Феликс. — Я богат, по это богатство под семью замками. Из него, даже умирая с голоду, мы не сможем взять ни одного злотого. Это — партийная касса. Однако не сидеть же всю ночь на вокзале. Придется в самом деле идти звонить Виктору Адлеру, пусть чем-нибудь поможет с ночлегом.
Феликс вернулся очень скоро, крикнул весело, еще не успев подойти:
— Собирайтесь! Мы идем в Дом железнодорожников. Адлер договорился. Нас приютят там на несколько недель.
Быстро вышли на улицу, утопавшую, как и весь город, в сыром и темном тумане.
В Вене Коны задержались ненадолго. Перебрались в Швейцарию, где прожили до весны 1917 года.
Весть о свержении царского самодержавия достигла Швейцарии очень скоро. Она взбудоражила и окрылила русских эмигрантов. По нескольку раз в день они ходили друг к другу, делились новостями, обсуждали события, которые в России сменялись с калейдоскопической быстротой. В библиотеках, в народных домах, в скромных квартирках и в пансионатах только и было разговоров, что о возвращении на родину. На бесконечных собраниях читались доклады и рефераты, посвященные одной теме: судьбы русской революции.
В семье Конов не стоял вопрос, ехать или нет в Россию. И Феликс Яковлевич, и Христина Григорьевна с первого дня были одного и того же мнения: ехать, как только представится возможность. Но Феликса Яковлевича держали неотложные дела, связанные с его секретарством в Краковском союзе помощи политзаключенным, с его председательством в бюро эмигрантских касс… И первое, что подумалось ему, как только выдался свободный денек, — навестить Владимира Ильича, если он еще не уехал…
Феликс Яковлевич появился в Цюрихе 9 апреля и застал Владимира Ильича и Надежду Константиновну на чемоданах.
— А мы сегодня уезжаем, — весело сказала Надежда Константиновна. — Еще бы денек протянули — и тогда уж неизвестно, когда бы встретились снова.
— Думаю, Надежда Константиповна, что встречи долго ждать не пришлось бы, — в тон ей ответил Феликс Яковлевич, вешая в передней пальто и шляпу. — Вот ликвидирую дела по Краковскому союзу — и мы тоже покатим в Россию.
— Наденька! — послышался из глубины квартиры голос Владимира Ильича. — Кого это ты там держишь и не пускаешь ко мне? А-а, это вы, Феликс Яковлевич! То-то я слышу, голос уж очень знакомый. Рад вас видеть! Извините за беспорядок — упаковываемся. Да вы проходите, проходите и усаживайтесь-ка вот в это кресло, поближе к столу. Сейчас чаю попьем.
Надежда Константиновна принесла чайник и, заварив чай для Владимира Ильича, поставила чайник на стол перед Коном.
— Вы, конечно, предпочитаете заваривать сами?
— Да, если позволите.
— Позволяю, позволяю.
Феликс Яковлевич, заполнив стакан на одну треть чаем, медленно влил в него кипяток. Подняв улыбчивоо лицо на Владимира Ильича, спросил!
— Не желаете попробовать?
Владимир Ильич замахал руками:
— Увольте! Увольте! Если бы я выпил даже одну десятую этой жидкости, то все равно бы всю ночь не сомкнул глаз.
— А я, грешник, привык, когда тянул каторжную лямку в этой проклятой «якутке», — сказал Кон, о удовольствием отпивая первые два глотка.
— В «якутке»? — заинтересовался Ленин. — А что это такое?
— Так называлась одна из камер на Карийской каторге. Особая камера, куда сажали самых неисправимых. На ночь нам давали одну свечу. Всем обитателям камеры места около нее, естественно, не хватало, так мы читали по очереди. Одни до двух часов ночи, другие после двух. Ну а чтобы не дремать, подбадривали себя крепким чаем. Вот с тех лет у меня и осталась к нему привычка. Я хотел бы спросить, Владимир Ильич…
— Я вас слушаю, Феликс Яковлевич, — Владимир Ильич чуть отодвинул недопитый стакан.
— Как вам видится сегодняшняя ситуация? Созрела ли Россия для нового шага?
— Давайте посмотрим на события открытыми глазами! Первый этап революции, давший власть в руки буржуазии, закончен. Теперь на повестку дня встал вопрос о переходе ко второму этапу, который должен дать власть в руки рабочего класса и беднейших слоев крестьянства.
— Теперь я понимаю, Владимир Ильич, почему вы так спешите с отъездом в Россию…
— Понимаете? — быстро спросил Ленин. — Ну вот и хорошо, что понимаете. Надеюсь, и сами здесь засиживаться не станете?
— Не стану, Владимир Ильич. Вот сдам свои дела — и вслед за вами.
— И правильно сделаете. В России ох как нужны сейчас такие люди, как вы! Дел непочатый край.
…Владимир Ильич и Надежда Константиновна с минуту стояли у окна и смотрели, как Феликс Кон пересекал улицу, по которой с диким воем проносился холодный горный ветер, трепал длинные полы заношенного его пальто, конец толстого коричневого шарфа, обмотанного вокруг длинной худой шеи, пытался сбросить с седы к длинных волос старую широкополую шляпу, которую Кон придерживал обеими руками…
— Подумать только, — сказала Надежда Константиновна, — девятнадцать лет прошло с того дня, когда я его увидела впервые в Минусинске. Полгаю, выскочил мне навстречу из сеней какой-то низенькой бревенчатой избы. Такой же худой, бородатый, только борода была черная. Я так волновалась перед встречей с ним! Он ведь для меня был окружен ореолом старого непримиримого революционера-каторжника. Ужасно он мне понравился…
Медленно тащился поезд через Германию. Дорожные размышления сводились к одному: скорее бы добраться до Швеции — там уж совсем близко русская граница.
На станциях, во время остановок, в вагон иногда входили пленные русские солдаты. Они уже заранее знали, что в этом поезде везут на родину политэмигрантов. Радостно здоровались, а провожая поезд, кричали:
— Скорее заключайте мпр!
Но вот и Россия. Феликс Яковлевич одевался, выходил к солдатам и по старой привычке агитатора устраивал короткий митинг. Рассказывал о том, какие люди едут в вагонах, за что их преследовало царское правительство, посылало на виселицы и на каторгу, почему они оказались в изгнании после революции 1905–1907 годов.
И тут же видел, как прояснялись лица солдат и даже офицеры начинали относиться к политэмигрантам уважительно.
