Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь
— Наивное стремление соединить несоединимое…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
28 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Началась первая мировая война.
Семья Феликса Кона покинула Львов. Их, российских подданных, австрийские власти высылали в глубь своей империи. Кон ехал через города, где формировались польские легионы. Трудно было смотреть на все, что происходило теперь на древней польской земле.
Глядя вслед полкам, он вспоминал слова Ленина, сказанные им после принятия антивоенной резолюции на конгрессе в Штутгарте: «У меня нет иллюзий, нынешние вожди II Интернационала в случае военного конфликта ие проведут до конца в жизнь и эту резолюцию… Такова уж природа оппортунизма».
Как Ленин оказался прав! Социалисты воюющих стран, входящие в состав своих правительств, и члены парламентов проголосовали за военные кредиты. На оборонческих позициях стояли теперь и русские меньшевики и эсеры. Только Ленин и большевистская партия заняли последовательную революционную позицию в вопросе о войне с обеих сторон империалистической, захватнической. Кону были близки идеи Ленина, поставившего перед пролетариатом воюющих стран задачу превращения войны империалистической в войну гражданскую, и он всей душой поддерживал ленинский лозунг «о поражении своего правительства».
Ленин оказался прав и в том, что предсказал предстоящий кризис II Интернационала в случае возникновения войны. Вожди II Интернационала фактически раздробили это международное социалистическое сообщество на противоборствующие группы и обрекли его на гибель. Отрадно было думать, что в этой идейной сумятице IIIIC-левица заняла вместе с Социал-демократией Королевства Польского и Литвы антивоенную позицию.
…Разместив в вагоне Христину и детей, Феликс протиснулся к тамбуру сквозь толпу пассажиров, забившую все проходы. Но еще большая толпа осталась на перроне, плотно стиснутая, неистово орущая на разных языках, готовая опрокинуть вагоны. И вдруг чей-то знакомый голос сквозь нараставший гам:
— Феликс! Помогите!
Феликс склонился с подножки и, держась одной рукой за поручень, ухватил протянутую руку и втащил в тамбур женщину, державшую другой рукой мальчика лет пяти. И только тут разглядел «спасенную» — жену Феликса Дзержинского.
— Зофья! Какими судьбами?
— Наверно, такими же, как и вы. Власти приказали покинуть Краков. А это мой сын Ясик…
— И куда же теперь?
— В Вену, очевидно.
— В Вену? Вот так? Без вещей.
— Какие тут еще вещи, нас с Ясиком едва не задавили. А теперь надо помочь Братманам. Они тоже тут где-то пробиваются к вагону. Нас толпа разъединила.
Феликс спустился с подножки, и вскоре ему удалось вызволить из толпы Стефана и Марыльку Братманов с их сыном, ровесником Ясика. Потом с не меньшим трудом пробирались к тому месту, где сидела Христина с детьми. Наконец поезд тронулся, пассажиры поуспокоились и, как всегда бывает в такой ситуации, смогли более или менее удобно разместиться.
Поезд шел медленно. На станциях то и дело врывалась железнодорожная жандармерия и рыскала по вагонам.
— Ну а что слышно о Феликсе? — спросил Кон. — Мне говорили, что его осудили на каторгу.
— Да, — вздохнула Зофья. — Последнее письмо мы полечили летом. Он тогда еще сидел в Десятом павильоне Варшавской цитадели. Добился было разрешения на свидание с нами. Но помешала война. Он очень тоскует о Ясике… Хотел увидеть его до того, как наденут кандалы. — Зофья с болью и тревогой посмотрела на сына, болезненного и очень тихого. — Но война все нам сломала. Кто знает, когда мы с ним увидимся. Да и увидимся ли…
— Обязательно увидитесь, — сказал Кон и положил свою ладонь на руку Зофьи. — Двери каторги раскроет революция.
— А война…
— Война только ускорит революцию. Вот попомните мои слова! Война добром не кончится для самодержавия. Это начало его конца. Война империалистическая обязательно перерастет в гражданскую!..
— Да, сомневаться в этом не приходится, — поддержал Феликса Стефан Братман. И Зофья немного повеселела.
До Вены оставалось всего несколько часов езды, когда поезд с беженцами остановили. В вагон вошли жандармы:
— Собирайтесь, господа, и освобождайте вагон… Знать ничего не знаем. Вагоны приказано очистить. Вам куда? Переходите вон в тот поезд, — указал веснушчатый жандарм на сиротливо стоявшие на ответвляющемся пути старенькие вагоны.
Народ хлынул туда. Но Кон остановил своих спутников, поднимающихся с сидений.
— Пока сидите. Что-то подозрительна мне эта пересадка. Я знаю немецкий и пойду поговорю с железнодорожниками. Не может быть, чтобы они не знали, если тут кроется подвох.
— Я тоже с вами, — сказал Братман.
Феликс и Стефан направились к двум рабочим, подсыпавшим щебенку к шпалам на соседнем пути. Молодые парни охотно распрямили спины, заулыбались, подали руки.
— Товарищи, — сказал Кон. — Я социалист, а мой товарищ — польский социал-демократ. Власти выселяют нас с родных мест вместе с семьями. А теперь вот, когда мы уже подъезжаем к Вене, где могли бы получить какую-нибудь работу, нас задержали и почему-то пересаживают в другой поезд. Вы не знаете, что за всем этим кроется?
— Как не знаем, — сказал один из рабочих. — Тех людей, что сели в другой поезд, повезут в концлагерь. А там плохо, очень плохо. Люди сходят с ума и умирают с голоду.
— Спасибо, товарищи.
Когда они вернулись, в вагоне остались только Христина, Зофья и Марылька с детьми. Подошел веснушчатый жандарм, спросил, впрочем, не грубо:
— Ну, а когда же вы покинете вагон?
— Мы ждем своих мужей, — ответила за всех Христина Григорьевна по-немецки.
— А где они?
— Они у начальника станции, им надо связаться с Веной.
— С Веной? — удивился жандарм. — Зачем?
— Чтобы заявить протест против ваших действий, — сказал Феликс, слышавший последний вопрос жандарма. — Мы едем по вызову господина Адлера, члена венского парламента. Вот его письмо и визитная карточка, — сказал Феликс, доставая из кармана пиджака письмо полугодичной давности. Но жандарм на письмо не глянул — ему достаточно было визитной карточки с парламентским грифом.
— Это совершенно меняет дело, — сказал жандарм. — Если так, можете проследовать дальше этим поездом.
Жандарм ушел, и тут же тронулся поезд.
Однако попасть в Вену оказалось не так-то просто. На вокзале пассажиры опять попали в руки жандармов. В город впускали немногих — только тех, кто докажет, что имеет достаточно средств для проживания в столице. Денег ни у кого, конечно, не было. Тогда Феликс раскрыл саквояж и показал жандармам толстенную пачку денег. Жандармы приятно заулыбались:
