Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
«Как по мне, — сказал однажды Беван, — они [консерваторы] хуже паразитов». Из всех политических противников Черчилля Анайрин Беван был наиболее последовательно злым. В первые годы войны — и особенно после падения Сингапура в 1942 году — именно он высказал в палате представителей идею, что, возможно, Черчилль не годится на роль лидера Великобритании в военное время. Главным его доводом было то, что премьер-министр «выигрывает дебаты за дебатами, но проигрывает битву за битвой». После войны Черчилль выразил такое же отвращение по поводу назначения Бевана министром здравоохранения. В частности, он заявил, что этот человек «будет в мирное время для Британии таким же величайшим проклятием, какой отвратительной помехой был во время войны».
Поразительнее всего то, что Беван кратко упоминает Черчилля в своей речи 1948 года, где описывает преждевременную кончину своего отца и признается, что «никакие уговоры и никакие попытки этического и социального соблазнения не способны искоренить в моем сердце глубочайшую ненависть к партии тори, из-за которой мне довелось пережить этот горький опыт». В дополнение к упомянутому выше сравнению с паразитами, он сказал, что консерваторы «обрекли на полуголодное существование миллионы прекрасных людей». Черчилль в ответ гневно заявил, что «ненависть этих слов ляжет на все социалистическое правительство».
Все же весной 1951 года, когда Беван ушел из правительства Эттли, сработал парламентаристский инстинкт Черчилля. Возможно, это была память о том, как он сам оказался «на улице», выступив против собственной партии. Он был способен сопереживать противникам в моменты серьезного кризиса, даже если те его очень злили.
Рассказывают, что Черчилль тогда разыскал жену Бевана, Дженни Ли, — пламенную шотландку, депутата, с которой много лет время от времени вступал в поединки. Он увидел ее в общей курилке, где она пила чай с Беваном. «Я вижу, вы поддерживаете своего мужа», — как будто между делом заметил Черчилль. «Кто-то должен стать для него опорой», — так же легко ответила Дженни Ли. Услышав это, Черчилль внезапно посерьезнел и сказал: «Вам не стоит недооценивать своего мужа».
Впоследствии Беван напишет о Черчилле, что «даже его политическим оппонентам — во всяком случае, в палате общин — было тяжело не любить его. Я говорю про палату общин, потому что люди, которые помнят, с каким энтузиазмом он организовывал военных, чтобы в случае необходимости подавить бастующих в 1926 году, считали его настоящим монстром».
Как видите, воспоминания о событиях, связанных со Всеобщей стачкой, были сильны даже в 1950-е. Вероятно, этого Черчиллю не простят никогда. Все же Беван постарался подчеркнуть, что Черчилль-парламентарий был совсем другим политическим «видом»; что, «несмотря на жестокость, которую он иногда проявлял, целенаправленно не любить его было невозможно. Его угрюмость и вспыльчивость зачастую казались почти простительными, поскольку были на удивление ребяческими. Они почти всегда проявлялись в приступе ярости, а потом он обычно прощал и забывал обиду с таким великодушием, какое позволяли приличия».
Младший коллега Бевана Гарольд Уилсон — в 1964 году он займет пост премьер-министра — считал, что после его отставки из правительства в 1951 году Черчилль пошел даже дальше простого прощения. Сначала было легкое подтрунивание: мол, Уилсон «ушел с честью», но, как с «подмигиванием» добавил Черчилль, он и его партия могли бы извлечь максимальную пользу из всех неприятностей, причиненных Черчиллем Эттли. Однако позже случилась весьма неожиданная вспышка очевидной чувствительности и эмоциональности, которую Уилсон описывает в своей книге «Премьер-министр о премьер-министрах» [134]:
«В тот вечер меня разыскал Брендан Брэкен. Ему было поручено, по его словам, “величайшим из ныне живущих государственных деятелей, ведь именно таков г-н Черчилль”, передать мне послание для моей жены [Марии]. Первым делом Черчилль просил известить меня о том, что он “был представлен” моей жене, иначе ни за что не осмелился бы отправлять ей послание. (Тут, судя по всему, проявляется викторианский дух Черчилля. Однако само послание стало для Уилсона большим сюрпризом. — С. М.) Оно состояло в том, что, хотя я, опытный политик, пошел на шаг, которым он имеет полное право воспользоваться в партийных интересах, насколько это уместно, его беспокоит моя жена, невиновная в этих делах сторона, которая, несомненно, пострадает от последствий.
Он вспомнил, как много раз его жена страдала из-за его политических решений. В связи с этим не мог бы я передать ей слова сочувствия и понимания? Поблагодарив Брэкена, я отправился домой — было около часа ночи — и передал жене послание, которое было встречено с благодарностью и слезами. Мне было приказано выразить Черчиллю ее огромную личную благодарность. Перед выходом из дома на следующее утро мне еще раз было велено встретиться со “стариком” и непременно доставить ему это сообщение.
Ближе к вечеру в тот день я увидел Уинстона в курилке, подошел к нему и сказал, что у меня для него послание от моей жены… и передал ему ее слова благодарности. И тут немедленно — с Уинстоном такое случалось нередко — по его лицу потекли слезы, а он все говорил о том, как страдают жены из-за поступков своих мужей-политиков, да вспоминал подобные случаи из своей долгой жизни.
Когда я пришел в тот день домой — было уже два ночи, но жена не спала, — она спросила, видел ли я старика и поблагодарил ли его. Я пересказал ей нашу беседу. Она тоже расплакалась, и я был вынужден сказать, что еще пару дней назад я был министром Короны, с красной коробкой [135] и всем остальным, а теперь низведен до положения посредника между женой и Уинстоном Черчиллем, причем каждый из них при получении сообщения от другого ударяется в слезы. В этом вся суть парламентов или по крайней мере парламентов прошлых времен, но в этом и заключается истинная сущность Уинстона Черчилля».
Строго между нами. Лорд Бивербрук, 1951 год
[136]
Уинстон Черчилль на протяжении всей жизни неизменно оставался объектом искреннего интереса журналистов: очень уж много ярчайших тем для репортажей он подкидывал. Одной из таких вечных тем была его долгая дружба с лордом Бивербруком, которая породила множество баек. Как мы увидим позже, проблемы Черчилля со здоровьем приведут к тому, что пресса совсем потеряет к нему интерес и будет обходить молчанием (ситуация, которую сегодня сложно представить даже гипотетически). Тем не менее до этого случались забавные истории — вроде рассказанной Логаном Гурли, корреспондентом Sunday Express, писавшим в 1950-е о шоу-бизнесе.
«Начинается все в Риме. Я пробуду тут почти неделю, пишу репортаж о съемках фильма “Камо грядеши” с Питером Устиновым в роли Нерона. Провожу с актером много времени, а это, конечно, значит, что я оказываюсь в одной компании с самыми разными людьми, которых он столь блестяще пародирует. И это не только другие ведущие актеры и актрисы фильма… но и выдающиеся государственные деятели вроде Уинстона Черчилля.
По причинам, не в последнюю очередь связанным с невероятным гостеприимством Устинова в Риме, я возвращаюсь на Флит-стрит с некоторым опозданием. Вместо того чтобы приехать в пятницу утром и подготовить статью о “Камо грядеши” вовремя, чтобы моя колонка была полностью укомплектована до обычного ажиотажа накануне субботней публикации, я в Лондоне только в пятницу вечером. Вползаю в офис, сразу из аэропорта, где-то около 23:00. В этот час пятый этаж редакции Sunday Express пуст. Я сажусь за пишущую машинку и пытаюсь работать. Но слова идут со скрипом: часть меня все еще на виа Венето [137].
Звонит телефон. Я поднимаю трубку, и голос в ней просит меня принять звонок от Уинстона Черчилля. Я решаю, что это очередной розыгрыш Питера Устинова; что это он звонит с извинениями, поскольку задержал меня в Риме, и опять не может удержаться от того, чтобы спародировать кого-то знаменитого. Услышав голос, звучащий совсем как голос Уинстона Черчилля, я говорю без малейших колебаний: “А почему бы тебе не пойти куда подальше и не дать мне нормально поработать? Ты же знаешь, я должен был вернуться в редакцию намного раньше…”»
