Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.
Решила она, что Наврод много ест, пышный стал, как калач, принялась его раскалачивать.
Хлебушек по сусекам подмела, коровку со двора увела, Наврода в коммузию определила. А в коммузии той сколько шиша ни сей – шиш получишь!
Пока они так тешились, народился у них сынок, прозвали его Аппликат. Парсии с Аппликатом тесно стало в избе. Наврод им дворец отгрохал, пускай живут, не жалко! Однако Парсия в тот дворец мужа не взяла, в избе оставила. «У тебя, говорит, – Наврод, корни в дерьме, пусть там и остаются. Без корней, – говорит, – ты увянуть можешь».
Остался Наврод по уши в дерьме в своей коммузии. Сколько молочка и хлебушка ни наработает – всё во дворец волокут, а его самого на порог не пускают. Аппликат на дармовых харчах растет не по дням, а по часам. Вымахал здоровенный бугай, с загривка сало капает, глазки маленькие бегают. Стал даже на матушку погавкивать. А Наврода так и вовсе люто невзлюбил: запах от него, видишь ли, не тот. Хотя при случае не забывал напомнить, что он, Аппликат, плоть от плоти Наврода.
Запил Наврод с горя. Но ведь и попить спокойно не дадут! Стала его Парсия корить да пилить, а потом и вовсе водку запретила давать. Наврод на керосин перешёл, но с керосина не тот кураж. «Гори оно всё синим пламенем! – думает Наврод. – Во дворце, небось, не керосин пьют, а очищенную пшеничную, икоркой заедают, птичьим молоком запивают!» Прознал про те мысли Аппликат, на балконе новый лозунг вывесил: «Всё для блага Наврода, всё во имя его!» Но Наврод уже так пьян был, что букв разобрать не сумел.
А в том забытом Богом государстве жила одна старая дева. Звали её Интеллемунтия. Когда-то давно, ещё до Парсии, был у неё платонический роман с Навродом. Пылко любила она его, хотела в люди вывести. Но Наврод не полюбил Интеллемунтию: субтильная дева была, чахоточная и с гнильцой. Парсия ей потом, когда стала законной супругой, тот роман припомнила и сильно Интеллемунтии навредила. Чуть совсем со свету не сжила. Но Интеллемунтия как-то оклемалась и с тех пор жила тихо – книжечки почитывала, на фортепьянзх играла и на ушко Навроду нашёптывала: «Брось ты эту Парсию, дуру казённую, иди ко мне, будем вместе Моцарта слушать!»
Но Наврод про Моцарта ничего не понимал, думал, что это кто-нибудь навроде Аппликата. Сам же Аппликат о музыке был наслышан, поэтому нещадно гонял Интеллемунтию: письма её к Навроду читал, сажал её в карцер, а иной раз выставлял за границу. Но Интеллемунтия возвращалась, потому что без Наврода жить не могла.
Как-то во время зарубежных странствий прямо на панели подобрала Интеллемунтия двух веселых девушек – Демоклассию и Глазность. Тайком привезла их к Навроду, показала. «Пускай хоть с ними потешится, если меня не любит», – так думала. Полюбились Навроду девицы, особенно Демоклассия. Она ему все дозволяла. Хочешь – пей, хочешь – торгуй, хочешь – работай, и никто тебе не указ, никакая Парсия! Сам думай своей головой. Это Навроду понравилось, хоть голову он уже наполовину пропил. Глазность же бегала повсюду, выпучив глаза, и тыкала Наврода носом: здесь у тебя не так и там не слава Богу! Парсия твоя – старая ведьма, Аппликат – бандит, да и сам на себя посмотри, во что ты превратился! И подсовывала ему вместо зеркала жёлтую прессу. Короче говоря, Навроду она быстро надоела, но продолжал жить с обеими, поскольку подружки.
Прознала про то Парсия, забрала девиц во дворец. Стала с балкона показывать и говорить, как она их любит. И уже вроде не Интеллемунтия их на панели подобрала, а она, Парсия, родила и воспитала. Но к Навроду им пока нельзя, потому как он ещё не готов жить с юными существами и может их испортить.
Аппликат тоже девиц обхаживает, скрипя зубами. «Откуда взялись эти суки иностранные?» – думает. Особенно Глазность ненавидит, потихоньку травит ее крысиным ядом; у той уже глазки помутнели. Похоже, вот-вот наставит рога Навроду.
Чтобы того отвлечь, изобрёл диковинного зверя шизомасона. Нечто среднее между мандавошкой и драконом. Стал им Наврода пугать. Говорил, что все беды от него да от Интеллемунтии, которая, мол, шизомасона вывела. Стал этот шизомасон Навроду мерещиться под каждым кустом. Но внешность у него неясная, как у компитализма.
Интеллемунтия тоже попивать стала, Наврода на митинги тянет. Но Навроду некогда – в очередях за водкой стоит. Стоит и мечтает: «Эх, порешить бы их разом – и старуху Парсию, и сынка её, жирного Аппликата, и юных распутниц Глазность и Демоклассию. И даже ни в чём не виноватую, но гнилую Интеллемунтию. Может, и наступит тогда компитализм?..»
А пока живёт Наврод при плюгавизме.
Мы ждем перемен?
24 ноября
Так пел Витя Цой. И я тогда тоже, кажется, ждал перемен.
И вот они пришли, перемены. Много перемен. Каждый сезон по перемене.
Год назад я симпатизировал дуэту Саакашвили – Бурджанадзе и желал им победы над старым хитрым Шеварднадзе. Они победили. И что?
Сейчас я с некоторым страхом смотрю на дуэт Ющенко – Тимошенко и боюсь их победы, потому что ей лучше летать на метле, а ему быть привратником ада. Искренняя киевская молодежь, которая поет и пляшет, безусловно, симпатична и хочет перемен. Но их палатки на площади все одинаковые, как у солдат морской пехоты США, и выстроены по ранжиру. Похоже, палатки закуплены заранее оптом.
Я уже не хочу перемен, все они обманчивы, а их провозвестники лживы. Ни один политик не заслуживает того, чтобы ради него драть глотку на морозе. Оранжевые вы наши.
И дядя Янукович тоже, конечно.
Давайте научимся жить какую-нибудь одну скромную жизнь без размахивания флагами, битья себя пяткой в грудь, выкрикивания лозунгов и прочих атрибутов демократии и фашизма.
Обида
24 ноября
И если уж на то пошло, выскажу я обиду, которую раньше не высказывал.
Вы знаете, когда от нас отделились казахи и узбеки, грузины и армяне, эстонцы, латыши и литовцы, когда распалась эта великая советская империя, было жаль того, что трудом и кровью нажитое единство народа умирает. Ведь советский народ – это была не фикция. Он был на самом деле. И я, бывая в Тбилиси, скажем, чувствовал, что ко мне относятся как к желанному гостю, почти как к родному. В Прибалтике нет, конечно, но – терпимо, не как к своему, ну тут понятно.
И лишь на Украине (на! на! на Украине!) ты был не гостем, а просто своим. Был братом.
А когда все разбежались, оказалось, что лишь один брат думал, что он брат. А другой так вовсе не думал. Другой носил свой камушек за пазухой, а потом стал чуть ли не говорить, что его порабощали.
«Опомятайтесь, пане!» – как восклицал Остап.
И вот за это обидно, как бывает, когда считаешь человека другом и братом, а он-то, оказывается, другом и братом тебя не считал и всегда тайно мечтал улизнуть, хотя и выпито, и спето было много.
