Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини
— Этот человек, — напомнил ему король, и Гранди тут же понял, о ком идет речь, — думает, что он разрушил конституцию. Но нет, он только подверг ее коррозии.
Единственным слышимым звуком в комнате был скрип пера Джалеаццо. За стенами дворца Чиги выпавший снег превратился в грязный лед на тротуарах, и на улицах было мало прохожих. В новогоднюю ночь 1940 года большинство римлян сидели по домам вместе со своими семьями.
Чиано собирался отправиться в путь, но куда — еще не решил: пригласительных карточек было много. Не знал он и того, в чьих объятиях проведет ночь. С тех пор как они с Эддой вели раздельный образ жизни, женщин у него перебывало много, но все его фаворитки ему быстро надоедали, становясь «вдовами Джалеаццо». Но прежде чем уйти, ему надо было еще что-то сделать — внести записи в свой дневник.
Вот уже три года, как он стал вести дневник, отражая в нем двурушничество, повороты и обман фашистской и нацистской внешней политики. Записи он вел в двух тетрадях — с красной и синей кожаными обложками, которые держал в сейфе своего кабинета. Особое внимание он обращал на слепое увлечение Муссолини «осью».
Дневник являлся ключом к загадке Бенито Муссолини и решениям, которые он принимал и формулировал. Хотя за последние месяцы четкая линия стала расплывчатой. Никто не мог сейчас сказать, что Муссолини сделает в ближайшие дни. Быстрая смена его действий и решений напоминала скорее психограмму, нежели четкий политический курс.
4 сентября 1939 года Чиано записал: «Временами кажется, что дуче вынашивает идею нейтралитета… чтобы восстановить экономическую и военную мощь… но почти сразу же он отказался от этой идеи. Теперь его заняла мысль присоединиться к немцам».
25 сентября: «Дуче убежден, что Гитлер скоро станет раскаиваться в том, что допустил русских в сердце Европы».
9 декабря: «Он все еще в фаворе у немцев».
26 декабря: «Он все более и более разочаровывается в немцах. Впервые он стал желать им поражения».
Но в еще большей степени такое желание испытывал сам Чиано.
— Передайте его святейшеству, — попросил он как-то Франческо Боргонджини Дучи, апостольского нунция в Италии, — что после Зальцбурга я ничего другого не делаю, как веду борьбу за мир.
К этому времени Чиано, однако, уже достаточно хорошо знал Муссолини, чтобы выступать открыто против «оси». Вместе с тем у него было достаточно мужества, чтобы заверить нового британского посла, сэра Перси Лориана, в том, что Италия никогда не будет воевать против Англии и Франции.
Случилось так, что по тайным каналам эта новость достигла Берлина почти одновременно с Лондоном, добавив недовольства фон Риббентропу.
Чиано по своей натуре был циничным фаталистом. В период данцигских событий он сказал Андре-Франсуа Понсе:
— Это все равно что бросить камень во льва, пожирающего человека. Человек так или иначе будет съеден.
— Не забывайте, — шокированно возразил ему французский посол, — что Данциг — это символ свободы в Европе.
Вот и сегодня Чиано овладел фатализм. Что ожидало Италию в 1940 году? Вывод напрашивался сам собой: маятник в своем качании совершил полный цикл.
В дневнике появилась запись 1 января: «В дуче вновь оживают прогерманские симпатии…»
Судя поверхностно, между маршалами Итало Бальбо и Пьетро Бадолио было мало общего. В душе Бальбо оставался все тем же импульсивным солдатом фортуны, помогшим дуче организовать в свое время марш на Рим. Хотя он и провел пять лет правителем Ливии в качестве наказания за свою откровенность, он все равно говорил Муссолини правду, иногда даже прилетая из Триполи для этого. Обозленный своей «ссылкой» и осознанием того, что его имя появлялось в газетах не чаще одного раза в месяц, Бальбо все же был хорошим правителем. Благодаря своему неуемному характеру, сделавшему его самым энергичным министром авиации, он постоянно занимался вопросами колонизации Ливии, иногда влезая в такие мелочи, как обеспечение спичками каждого нового поселенца.
Временами на него нападала черная апатия. Из вечера в вечер он устраивал тогда ставшие легендарными званые ужины, длившиеся порой до самого утра. На пальмовых деревьях, окружавших его дворец, горели светильники, беспрерывно играл невидимый оркестр, у стен из белого мрамора неподвижно стояли сипаи, одетые во все красное. За бокалами с шампанским, изысканными сигарами и с прекрасными женщинами Бальбо забывал свое одиночество.
Шестидесятивосьмилетний маршал Пьетро Бадолио жил строго по расписанию и плану. Умный и бывалый человек, покоритель Аддис-Абебы, он был одержим своей идеей: даже в условиях пустыни ежедневно проводил после полудня получасовые совещания и разборы хода кампании, каждый вечер играл в бридж и укладывался спать в 10 часов вечера.
Он никогда не забывал обид и любил говаривать:
— Я постепенно душу своих противников бархатными перчатками.
Заядлый курильщик с холодными голубыми глазами, он не упускал любую возможность для улучшения собственного положения. Так, после окончания абиссинской войны он добился получения земель, титула герцога и специального содержания, так что его годовой доход превысил два миллиона лир. Его девизом было:
— Я нападаю как сокол.
26 мая 1940 года Бадолио и Бальбо объединило одно общее дело. Они стояли в кабинете Муссолини, потеряв дар речи от услышанного. Как только дуче вызвал их из комнаты ожидания, они поняли, что предстоит что-то важное. Уперев руки в бока, он стоял за своим письменным столом, глядя на них молча целую минуту. Даже флегматичному Бадолио стало трудно дышать. Но тут Муссолини прервал молчание:
— Я хочу сообщить вам, что вчера послал нарочного к Гитлеру со своей письменной декларацией, что не намерен и далее стоять в стороне, держа руки в карманах. После 5 июня я готов объявить войну Англии.
Изумленный молчанием обоих, Муссолини широко раскрыл глаза, ожидая их реакции на свои слова. Первым заговорил Бадолио, выпалив:
— Вы, ваше превосходительство, прекрасно знаете, что мы абсолютно к этому не готовы. Вы же получали наши недельные донесения.
В подтверждение своих слов он привел последние данные: двадцать армейских дивизий укомплектованы вооружением и техникой всего на семьдесят процентов, другие двадцать — не более как на пятьдесят.
— У нас даже не хватает обмундирования для войск, — добавил Бадолио. — Как же можно объявлять войну? Это просто самоубийство.
В такой оценке положения дел Бадолио не было ничего удивительного. Бенито Муссолини сам знал не хуже его, что Италия не могла вести войну в полном смысле этого слова. В течение ряда месяцев эксперты всех департаментов и управлений составляли досье и представляли статистические данные, говорящие об этом. Из каждого доклада следовало: даже исходя из потребностей Первой мировой войны, итальянским войскам не хватит ни оружия, ни снаряжения, не говоря уже о снабжении боеприпасами и продовольствием.
