Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини
— Вам необходимо аннулировать любое соглашение с англичанами и французами, — было передано Пиетромарчи. — Дуче сказал, что он не бандит с большой дороги, делающий свои дела с пистолетом в одной руке и Библией в другой.
С этого времени Муссолини видел свою жизнь как в разбитом зеркале — с одной стороны реальность, которую он осознавал, с другой — представление о самом себе, созданное им за предыдущие годы.
Вместе с тем вокруг него хватало еще подхалимов и льстецов, которые убеждали его, что все обстоит хорошо. Даже Бадолио, бывший начальником генерального штаба, старался не потерять свой доход в два миллиона лир. Генерал Убальдо Содду, заместитель военного министра, для демонстрации военной мощи увеличил на бумаге численность дивизий с сорока до семидесяти трех, засчитав полки в качестве дивизий. Он знал, что Муссолини не догадается о наличии в составе артиллерии орудий еще четырнадцатого века, отлитых из меди, а также о включении в число армейских бронемашин полицейских, лишь окрашенных в цвет хаки.
Людей, подобных генералу Джиакомо Карбони, начальнику военной разведки, Муссолини слушал с неохотой, предпочитая общение с теми, кто говорил ему то, что он желал слышать. За время четырехдневной поездки в Германию в январе Карбони установил, что разрекламированная Гитлером военная мощь является блефом: для нужд армии не хватало продовольствия и сырья, подвижной состав был сильно изношен, настроение армейского командования весьма пессимистично. Муссолини расценил его доклад как «доклад человека, не любящего немцев». Чтобы доказать ошибочность взглядов Карбони, дуче послал в Германию некоего полковника, представителя итальянской молодежной организации. И через четыре дня понятливый офицер доложил о наличии у Гитлера двухсот отлично экипированных и боеспособных дивизий.
В 6 часов вечера 10 июня впервые за девять месяцев стеклянная дверь балкона во дворце Венеция открылась, и на нем появился дуче, объявивший себя двенадцать дней тому назад верховным главнокомандующим вооруженными силами. В течение пятнадцати минут необычно высоким голосом, произнося каждое слово подобно удару ножом, он толковал о будущем Италии собравшейся толпе, выдрессированной новым секретарем фашистской партии Этторе Мути.
Уинстон Черчилль отметил по этому поводу, что «один человек поднял итальянский народ на смертельную схватку с Британской империей, лишив Италию симпатий и поддержки Соединенных Штатов».
И действительно, дуче ничего не согласовывал ни с кабинетом министров, ни с большим советом, зная, что старая гвардия — Бальбо, де Боно, де Веччи, Гранди, Джузеппе Боттаи, да и Чиано были настроены оппозиционно по отношению к «оси». Один только отправленный в отставку Ачилл Старасе заявил:
— Для меня война все равно что поглощение блюда макарон.
Большинство итальянцев почувствовали ужас, услышав слова дуче, транслировавшиеся по всей Италии. В Генуе и Турине толпы народа слушали его выступление молча, без воодушевления и аплодисментов. На кафедральной площади в Милане люди плакали, как во времена Маттеотти.
— Настал час, определенный самой судьбой, — возвещал Муссолини. — Час принятия необратимого решения. Декларации о войне уже вручены послам Великобритании и Франции.
В заключение, воздав должное фюреру — вождю великого итальянского союзника Германии, дуче выкрикнул:
— Итальянский народ, берись за оружие и покажи свою твердость воли, свою храбрость и доблесть!
Когда толпа разошлась в тягостном молчании, фашистские молодчики стали расклеивать объявления, что с этой ночи в стране вводится затемнение, и дорожные рабочие начали закрашивать уличные фонари в синий цвет.
За час до этого на вилле Камилуччия в Монте-Марио, где проживала семья Петаччи, раздался телефонный звонок. Мириам, взявшая трубку, услышала голос Муссолини, приглушенный, звучавший как-то нереально. Девушка спросила испуганно, не произошло ли чего.
— Через час я объявляю о начале войны, — ответил дуче. — Обстоятельства вынуждают меня сделать это.
— Но она будет продолжаться недолго, дуче?
— Нет, — развеял он тут же ее иллюзии, — она будет длиться долго, не менее пяти лет.
От слов Муссолини кровь в ее жилах заледенела, когда она представила, что ожидает всех их в ближайшее время.
— Дерево Гитлера, — добавил дуче, — растет высоко, достигая самого неба, но обречено на погибель.
Глава 6
«Достаточно, остановитесь! мы — на вашей стороне!»
10 июня 1940 года — 24 июля 1943 года
— Как он может так поступать? — с яростью спросил Гитлер. — Это же безумие.
Риббентроп обменялся взглядами с фельдмаршалом Кейтелем, начальником штаба гитлеровского верховного командования. Никто не мог найти подходящих слов. Дело в том, что хмурым утром 28 октября 1940 года их союзник Бенито Муссолини предпринял нечто, представлявшее прямую угрозу интересам «оси».
В 9 часов утра фюрер прибыл на своем бронированном поезде, состоявшем из девяти вагонов, на центральный вокзал Болоньи. Он направлялся во Флоренцию и позвонил туда по железнодорожному телеграфу. Оказалось, что он опоздал на два часа, не успев остановить Муссолини, вторгшегося со своими войсками в Грецию.
Как вспоминал потом Пауль Шмидт, Гитлер был в бешенстве. Он только что провел девятичасовую встречу с генералом Франциско Франко в Хендее, на франко-испанской границе, пытаясь склонить того к вступлению в войну или же добиться его разрешения немецким войскам ступить на испанскую территорию, но Франко отклонил и то и другое.
— Я лучше позволю вырвать себе три, а то и четыре зуба, чем провести еще раз подобные переговоры, — бушевал Гитлер.
В нескольких часах езды до Берлина ему сообщили о катастрофическом намерении дуче.
Шмидт вспомнил фразу, вычитанную им в какой-то детективной книге: «Полиция поспешила к месту происшествия».
Прошлым вечером за ужином Риббентроп так оценил складывающуюся обстановку:
— Итальянцы ничего не смогут сделать с греками в период осенних дождей и зимнего снега. Поэтому фюрер намерен во что бы то ни стало предотвратить эту дурацкую затею.
Муссолини сбил с толку Гитлера на целых четыре месяца. Он полагал, что дуче объявил войну 10 июня для того, чтобы нанести скрытно подготовленные удары по Корсике или Тунису, но тот не предпринимал ничего в течение одиннадцати дней. Боевые действия не вели ни флот, ни авиация, поскольку Муссолини дал указание Бадолио:
— Я не намерен предпринимать что-либо новое.
И только 21 июня, на следующий день после установления перемирия между Германией и Францией, итальянские войска перешли французскую границу на участке от Монблана до моря, имея указание не открывать огонь первыми.
