Ирина Ободовская - Роковая красавица Наталья Гончарова
Т. Г. Зенгер-Цявловская как-то в беседе с нами, когда мы были у нее, рассказывала, что после этих писем ее муж начал было писать книгу, в которой хотел «стереть в порошок Наталью Николаевну» (его слова), но не успел этого сделать.
Конечно, в то время не были известны письма Н. Н. Пушкиной, написанные как при жизни поэта, так и после его смерти. Они были найдены нами и в защиту жены Пушкина опубликованы в 1975—1980 годах в книгах «Вокруг Пушкина» и «После смерти Пушкина», и суждения о Наталье Николаевне в пушкиноведении в корне изменились.
В связи с этим многие исследователи и писатели критически отнеслись и к пресловутым письмам Дантеса.
Так, например, для Д. Д. Благого во всей этой истории всего важнее то обстоятельство, что, хотя неизвестная дама и есть Н. Н. Пушкина и у нее было к Дантесу какое-то чувство, но она осталась верна своему долгу.
Сомнение в том, что Наталья Николаевна признавалась в любви к Дантесу и что он безумно любил ее, высказала и писательница Агния Кузнецова в книге «Моя Мадонна».
«…Но полно, было ли признание Натальи Николаевны ему, Дантесу, в своей любви, если действительно письма эти написаны о ней?.. Было ли что-нибудь, кроме жалости к нему, когда она верила в искренность его чувств?.. Можно ли не усомниться в его безумной самозабвенной любви к Наталье Николаевне, когда в то же время он женится на ее сестре или поддерживает самые нежные отношения с Идалией Полетикой?»
С. Л. Абрамович считает, что «письма влюбленного молодого человека всегда являются свидетельством, до крайности субъективным»… Поэтому «следует отнестись с сугубой осторожностью к его заявлениям, касающимся Н. Н. Пушкиной… Его слова «…она тоже меня любит…» свидетельствуют скорее о его самоуверенности, чем о реальном положении дел».
Рассмотрим подробнее эти письма. Прежде всего следует сказать, что они не изучены и не описаны Труайя с археографической точки зрения. Находились ли эти письма в конвертах – тогда должны иметь штемпели (дату, год, страну получения), или они были сложены (как тогда это делалось), а на последней странице письма, оставленной не заполненной, – адрес и опять-таки штамп и сургучная печать. Или на них нет никаких следов отправления и получения, нет и сгибов, а просто гладкие листы. Были ли они отправлены по обычной почте или по дипломатическим каналам? Какая бумага? Все это очень важно для подтверждения времени написания писем, а нам, увы, это не известно. Если никаких следов отправки и получения нет, то может возникнуть вопрос: а когда и зачем они написаны?
Теперь о содержании писем. Предположим, что речь идет о Наталье Николаевне. Автор письма сделал все, чтобы мы так думали.
Дантес пишет Геккерну о своей новой страсти, от которой он буквально сходит с ума. Новой? Он говорит, что эта тайна известна только ему и ей. Но о какой новой страсти и тайне может идти речь, если Геккерн-старший прекрасно знал о его настойчивом ухаживании за Пушкиной уже давно, и это не было тайной ни для Пушкина, ни для его родных, ни для великосветского общества. Пушкин писал в неотправленном ноябрьском письме Геккерну[106]: «Поведение вашего сына было мне полностью известно уже давно, и не могло быть для меня безразличным». Сестра поэта Ольга Сергеевна писала отцу: «Его страсть к Натали не была ни для кого тайной. Я прекрасно знала об этом, когда была в Петербурге, и я тоже над этим подшучивала». Широко известно свидетельство по этому поводу С. Н. Карамзиной, которая сообщала брату Андрею за границу, 8 июля 1836 года, что она встретила Дантеса на празднике в Петергофе: «Я шла под руку с Дантесом. Он меня забавлял своими шутками, своей веселостью и даже смешными припадками своих чувств (как всегда, к прекрасной Натали)».
Итак, в январе: «ради бога ни слова никому», в июле «смешные припадки чувств, как всегда, к прекрасной Натали».
Решающее свидание, наконец, по словам Дантеса, состоялось. Где? Где он мог столь бурно выражать свои чувства («я задыхался»), а ведь он говорит, что они не были одни. Как могли присутствующие не заметить и волнения Натальи Николаевны, а она, конечно, волновалась бы при подобном разговоре.
Вся эта «романтическая» история кажется нам совершенно неправдоподобной. Это что-то в духе сентиментальных романов того времени и никак не укладывается в наше представление о кавалергарде. Если он был способен на такие высокие чувства («…ради бога ни слова никому, ты ее погубишь, а я буду безутешен… Я бы сделал все на свете для нее… Я благоговею, я почитаю ее… Я упал бы к ее ногам, чтобы их целовать… Я ее уважаю, почитаю…»), то как это соотнести с его женитьбой и подлым, именно подлым, поведением в дальнейшем?
А Наталья Николаевна? Начнем издалека. Мы уже говорили о строгом воспитании сестер Гончаровых в семье. В одной из записных книжек гончаровского архива нами обнаружены записи о «Правилах жизни» для молодых девушек. Приведем некоторые выдержки из этих правил, которые внушались девушкам в те времена:
«Никогда не иметь тайны от той, кого господь дал тебе вместо матери и друга теперь, а со временем, если будет муж, то от него».
«Никогда никому не отказывать в просьбе, если только она не противна твоему понятию о долге».
«Старайся до последней крайности не верить злу или что кто-нибудь желает тебе зла».
«Старайся никогда не рассказывать ни про кого ничего дурного, исключая того, кто должен это знать».
«Не осуждай никогда никого ни голословно, ни мысленно, а старайся найти, если не оправдание, то его хорошие стороны, могущие возбудить жалость…»
Несомненно, что во многих случаях поведение Натальи Николаевны диктовалось этими правилами, которые она усвоила еще в юности.
Подавляющее большинство исследователей почему-то забывают о религиозности Натальи Николаевны. А религия играла большую роль в ее жизни, взглядах, поведении. Пушкин неоднократно в письмах к ней спрашивает ее, по-прежнему ли она молится, и просит не вставать на колени, когда она беременна. Во второй части книги из писем Натальи Николаевны мы узнаем о том, что молитва приносила ей облегчение в тяжелые минуты жизни.
Ей, конечно, не было безразлично ухаживание красивого кавалергарда, это льстило ей как женщине, возможно, вначале он ей и нравился. Но она любила мужа, отца ее детей, высоко ставила его талант, ценила как человека. Никогда не могла она сказать Дантесу, что любит его, зачем ей было лгать? Утешать его (если подобный разговор действительно состоялся) она могла, эта душевная женщина могла в данную минуту поверить его чувствам («старайся найти, если не оправдание, то его хорошие стороны, могущие возбудить жалость»). Могла пожалеть его. Но цену этому человеку она уже знала, знала о его «двойном» ухаживании за ней и за сестрой. Могла ли Наталья Николаевна, будучи на шестом месяце беременности, признаваться в «вечной» любви Дантесу? В июле 1836 года она писала свое исключительное по важности письмо брату, где так тепло и заботливо говорит о муже. Пушкин писал своему ближайшему другу Павлу Воиновичу 10 января 1836 года, что он находит счастье и покой в семье. Как согласовать все это с тем, что говорит Дантес о чувствах Натальи Николаевны? Невозможно в это поверить.
