Константин Сапожников - Солоневич
По поводу поручений «Ивана-Генриха» Ирина сообщала:
«Мне очень жаль, что мы с Зеном так далеко от Вас, а в письмах, ведь я это понимаю, трудно сказать всё. Вашу просьбу об адресе старика пока выполнить не могу. Если узнаю точный адрес (кстати, детишки совсем перекочевали к нему в Тверь), сообщу отдельно. Во всяком случае, я не уверена в том, что присылка денег придётся дедушке по душе. Известия от тёзки доходят очень скудно. Думаю, что виною этому не почта, а её собственное настроение в духе известного романа Чернышевского. Она сильно нервничает, видимо, потому, что не имеет весточки от мужа. Адрес её я знаю, не сообщаю его Вам, чтобы не причинять ей лишнего беспокойства, тем более что почтовые марки она не коллекционирует.
Рада за Вас, что собираетесь вновь в странствия, хотя то, что Вы едете, по Вашим словам, с неохотой, звучит для нас с Зеном действительно парадоксом. Пишите, что поделывает Юрочка, где учится? Пишите по старому адресу, буду рада получить от Вас весточку. Зен не пишет от природной лени, но просит передать горячий привет коллегам по перу».
Вряд ли куратор дела «Спортсмены» в НКВД затруднился с расшифровкой иносказаний: «старик», «дедушка» — это отец Ирины Пеллингер; «детишки» — дети Бориса; «тёзка» — жена Бориса; упоминание о том, что она «не коллекционирует почтовые марки» — совет не писать из-за границы на лагерь, в котором она содержится; «странствия» — ожидаемый переезд Солоневичей в одну из европейских стран; «природная лень» Зена — скорее всего, проблемы с органами.
Следствием душевных переживаний Ивана стало возникновение романа с 35-летней Людмилой Н., его восторженной поклонницей, не пропустившей ни одной его лекции в Гельсингфорсе и Выборге. Познакомились они ещё в феврале на выставке «Общества русских художников в Финляндии» в галерее Тайдехалли, куда Ивана едва ли не силой затащил брат. Его повышенный интерес к изобразительному искусству объяснялся тем, что среди участников выставки была Ольга Курпатова-Хольстрем, интерес Бориса к которой в последнее время стал явно преобладать над всеми другими его делами. Была даже отложена рукопись о героизме скаутов в советское время. В выставочном зале у графических работ, автором которых была Ольга, Иван и познакомился с её подругой Людмилой.
Некоторое представление о характере их отношений даёт письмо, которое Людмила отправила Ивану через полтора месяца после отъезда Солоневичей в Болгарию:
«Милый Ванюша,
чем объяснить твоё упорное молчание? Я отправила одно письмо 5-го июня, другое — 17-го июня. От тебя же имела последнюю весточку 26 мая. Я, может быть, подло думаю, но уверена, что мои письма пришли, но не попали в твои руки. Это ещё подлее! Тебя слишком оберегают и слишком взяли под надзор. Прошу тебя проверить относительно моих писем[79].
Неужели у тебя нет своего чувства долга? Не думаю, что не было времени написать пару слов. Если ушло всё, если чувство было только временное, ведь мы же ни в чём не клялись. Так почему нет мужества честно и правдиво об этом сказать, а не заставлять меня, дурашку, бегать на почту и что-то ждать и на что-то надеяться?
Напиши обо всём, не жалея меня. Для меня чувство жалости слишком мелкое и унизительное. Себя же я подготовила к весьма грустному концу. Скажу одно, жаль… Но то, что было, было хорошо — не жалею»…
Аналогичную драму, но только в связи с Борисом, переживала в Гельсингфорсе Ольга Курпатова-Хольстрем. Ей не оставалось ничего иного, как жаловаться Ивану. В мае 1936 года она писала:
«Я только по марке и по почтовому штемпелю догадалась, что вы прибыли на место назначения, и ещё по тому, что в письмо был вложен трамвайный билет. После „того“ первого письма я отправила ему ещё 6 писем, которые, по моему мнению, могли бы тронуть и камни… Но ответа до сих пор не получила. Не то чтобы рассчитывала, что он „по-мужски“ окажется сильным и поддержит меня хотя бы словом, а на великодушие, что ли, человеческую теплоту. А я сама привыкла всю жизнь рассчитывать только на себя.
Ах, дядя Ваня, можете ли Вы представить, что я перетерпела, как волновалась за всех вас, пока вы ехали, считала дни, беспокоилась? Конечно, Борис давно отучил меня „интересоваться“ вашей жизнью, хотя праздным любопытством я отроду не страдала. Он не выносит никаких вопросов: „Я не привык давать кому-либо отчёт“… Но не вправе ли всё-таки я ожидать хотя бы самых элементарных сведений о вас, вроде: живы, здоровы, доехали, ни себя, ни багажа в дороге не растеряли и т. д.
Ведь знает же он, как и Вы, что за 7 месяцев почти ежедневного общения с вами я, может быть, помимо вашего желания и вопреки моей воле привыкла, привязалась, приросла к вам, и оставить меня так, в полной неизвестности, — жестоко».
В этом же письме Ольга упоминает о своей подруге Людмиле Н., давая понять Ивану, что она переживает такие же чувства:
«Третьего дня мы ходили с Милочкой на пляж и, проходя мимо одного, известного вам места, вспомнили, как мы пришли сюда за два дня до вашего отъезда греться на солнышке. Было, кажется, условлено, что и вы оба туда придёте. Мы вас не застали… Вдруг прибежал Борис, стащил рубашку, плюхнулся и заявил: „В субботу мы уезжаем пароходом в Болгарию“. Точка. Мы обе промолчали: что тут было сказать? Но три недели спустя, вспомнив, мы заплакали…
Напишите мне, дорогой дядя Ваня, о вашей жизни (чуть было не написала „друг“, да вовремя вспомнила, как вы от моей дружбы всеми вашими четырьмя медвежьими лапами отпихивались). Ах, как болит у меня сердце за вас, шершавых!»
По разным каналам Солоневичи ещё в Гельсингфорсе пытались узнать о судьбе своих близких, оставшихся в России, наладить связь с ними. Ивану удалось установить контакт с Зеном Эпштейном, Борис, в свою очередь, с помощью Ольги Хольстрем наладил переписку с Валентиной Водяницкой, своей приятельницей в Курске. Валентина по его просьбе переслала на адрес лагерной санчасти его записку Ирине Пеллингер. Несколько раз посетила она брата Ирины — «дядю Лёву» Пеллингера, хотя тот прямо сказал, что подобного рода визиты ему не нравятся. Понятное дело, он боялся.
В середине ноября 1935 года Валентина отправила в Гельсингфорс на имя одной из подруг Ольги — Эльзы Вилькен — бандероль со справочником по медицине. Чекисты решили, что справочник может быть использован для установления «кодированной связи», и бандероль пропустили.
Для выяснения характера отношений Водяницкой с Борисом в Курск был командирован сотрудник госбезопасности Бирстейн. Он поселился у агента «Вольта», соседа Водяницкой по коммунальной квартире, выдав себя за инженера, приехавшего в город по производственным делам. Когда Валентина ушла на работу, её комнату обыскали и обнаружили письма из Финляндии. В них Борис предлагал различные варианты налаживания связи со своей женой.
