Константин Сапожников - Солоневич
В ответном письме Борис поблагодарил друга детства за честное объяснение и, на время отставив политику, «прощупал» его возможности по организации ему борцовского ангажемента.
«Если узнаешь, что где-либо в славянских странах идут чемпионаты французской борьбы, — писал он Фоссу, — сообщи, если сможешь, с адресами антрепренёров. В Ригу я не смог выехать из-за повреждения плеча, а Германия никак не даёт визы, несмотря на то, что меня туда приглашали для определения квалификации. Если не удастся поехать по белу свету протирать лопатками цирковые ковры, придётся, может быть, заняться массажем, ибо врачебная практика невозможна из-за финского языка и его шестнадцати падежей, каковых я, конечно, не знаю. Положение, в общем, шибко неясное… Но бывало и похуже, и немало раз».
Надо отметить, что в Гельсингфорсе мощная мускулатура пригодилась Борису не только для работы грузчиком. Одно время он подрабатывал, позируя финским мэтрам скульптуры в Академии искусств «Атенеум», в которой начал заниматься Юрий, готовясь стать профессиональным художником.
Фосс навёл справки о борцовских ристалищах в Болгарии, сообщил в Гельсингфорс фамилии и адреса антрепренёров и известных болгарских борцов, понимая, что помощь Борису повышает его шансы на получение важных для РОВСа сведений о Совдепии. Однако с «борцовской перспективой» у Бориса получилось не очень: все названные Фоссом антрепренёры были не у дел, а ведущие борцы находились в разъезде, кто в США, кто в Южной Америке.
Следуя примеру Ивана, Борис тоже взялся за литературную работу. Он решил сосредоточиться на серии очерков о трагической судьбе скаутов в Советской России, чтобы в драматизированной форме показать всю остроту противостояния между «здоровыми силами молодёжи» в России и «безжалостными чекистами», чтобы рассказать об «эпопее жизни и разгрома скаутских организаций в Советской России». Первоначально рукопись имела название «Русские скауты в пожаре революции», затем — «ГПУ и советская молодёжь».
В июле — августе 1935 года Борис регулярно сообщал Фоссу о том, как идёт работа над очерками. «Если книгу издадут, — предрекал Борис, — она будет иметь громадное значение как внешне аполитичное, но по существу антисоветское (авантюрное) чтение для иностранной молодёжи. Книга ставит целью показать, почему честному юноше-скауту нет места в стране „строящегося социализма“».
Через полковника Пантюхова Борис намеревался получить предисловие «нашего главка, патриарха скаутизма» генерала Баден-Пауля. «Боюсь только, — писал Солоневич, — что Пантюхов, несколько медлительный старик, не поймёт политического значения этой книги и не поддержит её с должным напором. Есть ли рычаг на него? Он, кстати, до сих пор ничем не помог мне, хотя я был его помощником и достаточно много сделал для русского скаутизма».
К разочарованию Бориса, Фосс не имел связей в издательском мире. Его рекомендации были расплывчаты и не давали братьям уверенности в возможности успешного обращения к названным им издательствам — «Мирополис» и «Стрела» в Берлине, «Мир» в Риге и т. д. «Если тебя это не удовлетворит, — писал Фосс, — постараюсь отыскать в Варшаве своего приятеля по Вильненской гимназии, который имеет издательство. В Софии попытайся обратиться к Николаю Николаевичу Алексееву, между прочим, большому жуку»…
Ни к «жуку», ни к другим «рекомендациям» Борис обратиться не рискнул, опасаясь за судьбу рукописи. Его вера во всемогущество РОВСа получила ещё одну, пусть и малозаметную трещину.
В 1935 году в Финляндию из СССР был направлен новый резидент. В задании на командировку ему среди прочих задач предписывалась разработка враждебных слоёв эмиграции. Семья Солоневичей была обозначена как «крайне опасная антисоветская группа, подлежащая усиленному контролю». Агентура ИНО в Гельсингфорсе успешно обеспечивала этот контроль, попутно выявив, что финские власти занимались тем же самым: следили за каждым шагом «семейки». Второй отдел Генштаба завёл на них «наблюдательное дело», и сводки «о поведении и характере контактов» Солоневичей докладывались начальнику отдела полковнику Свенсону или его заместителю подполковнику Мальмбергу. Полученные на Солоневичей компрометирующие материалы финская контрразведка передавала Добровольскому.
Солоневичи были представлены Добровольскому 11 апреля 1935 года после одной из его лекций в Русском клубе. Генерал был предельно осторожен в словах, явно сохраняя дистанцию. Братья ничего другого не ожидали: «Генерал не раз „обжигался на молоке“ чекистских провокаций и потому дует на воду, чтобы не влезть в какой-нибудь „новый Трест“».
В начале мая 1935 года в Гельсингфорс приехала «в гости» (только в гости!) Тамара. К этому времени Солоневичи, чтобы чувствовать себя свободнее, переехали за город и жили в вилле «Кульстрем» в районе Альберч по Абовской дороге. После двухлетней разлуки «экс-супругам» было что обсудить. О содержании их долгих бесед наедине можно только догадываться. Тамара не скрыла от Ивана, что её фиктивный брак с Прцевоцни стал фактическим.
В Гельсингфорсе Тамара пробыла недолго. В Берлине у неё была постоянная работа, неплохой заработок, пренебрегать которыми с учётом неопределённого положения беглецов было нельзя.
По мнению одного из биографов Солоневича, в основе семейных проблем Ивана было его недостаточное мужское внимание к Тамаре: «Как ни обожал он… Тамочку, даже ей ни разу не преподнёс цветов. Отсутствие у него всякой романтичности, быть может, предопределило его супружескую драму: периодические отлучки этой некрасивой, но обаятельной женщины к млеющему совратителю Бруно… На обороте одной своей улыбчивой фотографии Тамочка написала мужу по-английски: „Я не буду торговаться с тобой, зная, сколь напрасны были усилия втиснуть меня — скептика, бродягу, непокорную и неверную — в роль безупречной возлюбленной“»[78].
Тамара ещё несколько раз приезжала в Гельсингфорс, но не соглашалась остаться там. Иван за рюмкой водки сетовал, что Тамара окончательно бросила его. Он рвался за границу для налаживания совместной жизни, а она фальшивый брак сделала настоящим.
О своих переживаниях Иван не удержался, намекнул в письме, которое направил в августе 1935 года в Москву для передачи Зиновию Эпштейну. Посредница, Ирина Д., ответила ему через месяц, обращаясь к Ивану как к «Генриху»:
«Дорогой Генрих!
Ваше письмо (второе) я получила с большим опозданием, т. к. на это время уезжала на гастроли в Харьков. Признаться, Ваше сообщение о Тамаре Владимировне меня сильно поразило. Вот уж никак не ожидала такого афронта с её стороны, да ещё при таких обстоятельствах».
