Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный
Я поздравляю летчиков с праздником. Сегодня - 23 февраля, двадцать пятая годовщина Красной Армии,
Костя дождался конца официальной части,
- Разрешите, товарищ командир? Выходит, провожаемый сочувственными взглядами. Костя стоит у крыльца, медленно застегивает куртку. В темноте раздается скрип снега, кто-то делает несколько шагов.
- Это ты, Таня?
- Я, - доносится тихое, как шелест ветра. Она подходит ближе, молчит, боясь спросить.
- Ничего нового, - угрюмо отвечает Федоренко на ее немой вопрос.
Таня плачет, давясь рыданиями, стараясь пересилить, смять эту вспышку горя. Костя обнимает ее рукой за плечи, привлекает к себе, и она дает волю слезам.
- Да ладно тебе, - успокаивает ее Костя, голос у него дрожит, ломается, и худое его лицо тоже становится мокрым.
Так они стоят минуту.
- Ты почему здесь? - беспокоится Федоренко.
- Меня отпустили, - говорит Таня и начинает вытирать слезы. - Я сейчас пойду... Значит, ты не видел, что он точно погиб?
Таня спрашивает так уже в сотый раз, и в сотый раз Федоренко отвечает:
- Не видел. Он вернется...
Горе Федоренко всем понятно. Со Скрыпником они земляки и еще довоенные друзья. Горе Тани Коровиной для всех неожиданность. Так узнали об их любви.
Из столовой начинают выходить. Таня никого не стесняется, не боится, что вот узнали теперь о ее чувствах к Ивану Скрыпнику, ей все равно, кто как к этому отнесется. Но все относятся одинаково. Все тронуты тем возвышенным и чистым, что эти двое всегда носили в себе и что помогло им найти и полюбить друг друга. Летчики узнают в предутренней темноте Таню, каждый старается найти для нее теплые и дружеские слова.
Она ждет меня.
- Товарищ полковник! Сказали, что только вы можете отменить...
Действительно, наблюдая эти два дня, как она мучается, я предложил послать ее за запчастями. Длинная дорога, хлопоты, смена обстановки помогут приглушить боль.
- Можно мне не ехать?
- Почему?
- Вдруг Ваня вернется, а меня нет...
День сегодня обещал быть отменным, разгорался яркий, солнечно-слепящий, и вместе с ним разгорались бои за Синявинскую сопку. С утра фашистская пехота с танками предприняли отчаянную контратаку, их самолеты беспрерывно пытались бомбить. Все время находилась в воздухе и наша авиация - группа сменяла группу, из разных полков шли сюда истребители. Шли и на другой горячий участок - севернее, где фронты соединились и уже действует новая железная дорога Ленинград - Большая земля, где непрерывные вражеские бомбежки.
Я только что вернулся и ждал, пока заправят самолет. Показался "виллис". Он обогнул столовую, приблизился. Машина командира дивизии генерал-лейтенанта Кравченко. Выходя, он наклонился, чтобы не задеть папахой край брезентовой кабины. Приостановил мой доклад, поздоровался. Бросил перчатки на капот "виллиса", вытер сверху вииз ладонями лицо, словно умылся.
- В последние дни не удается выспаться - по ночам вызывают к начальству. Требуется, чтобы взаимодействие с наземными частями было, как часы. Все утрясаем да утрясаем...
Огляделся, улыбаясь такому чудесному дню, щурясь от слепящего снега.
- Ну, ладно, полюбовались и хватит. - Расстегивает шинель. - Пусть подготовят мне самолет. Вылетит группа из полка Кузнецова - я ее возглавлю.
Существует приказ, ограничивающий участие в боях командного состава. Так было потеряно много лучших командиров авиации, особенно в первое время войны.
- Не надо вам, Григорий Пантелеевич, лететь. Сейчас там очень сложно.
Несколько тяжеловатый подбородок и острый внимательный взгляд придают его лицу строгое выражение. Но стоит только появиться улыбке - и лицо сразу становится молодым, почти юношеским, даже озорным.
- Вот видишь, - мгновенно реагирует он на мои слова, реагирует почти с радостью, словно я попался, - сам говоришь: сложно, значит, тем более командир должен быть там.
Он медленно, неспешно надевал меховую куртку, которую возил с собой в машине.
- Кроме того, - продолжал - сам должен понимать: нельзя командовать только с КП. Хорошо это, если летчики будут думать: командир дивизии не участвует в боях, трусит, что ли?
- Вы - дважды Герой, кто так подумает?
- Ладно-ладно, дифирамбы потом... Уже направляясь к самолету, повернулся, опять улыбаясь и щуря веселые глаза.
- Да, вот что. Вечером приеду вручать награды, У тебя сегодня много будет именинников. Как самодеятельность - подготовили новую программу? Пусть будет праздник как праздник...
Появляется над нами эскадрилья из соседнего полка.
- Кузнецов точно по часам. Давай и мы, - скомандовал Кравченко.
Он выруливает, машина идет на взлет. Поднимаю и я свою шестерку.
Группы расходятся. Теперь слышу комдива только по радио.
- Я - ноль первый, - это он. - Смотреть внимательнее.
За воздушной обстановкой следят с командных пунктов - полка, дивизии, корпуса. Если прямой видимости происходящего нет, КП "видят" по радиодокладам. Поэтому время от времени старшие групп или летчики, действующие самостоятельно, докладывают о себе.
- Я - ноль первый. Подходим... Эфир пока спокоен.
- Я - тридцать первый. У нас чисто. Это мой доклад.
- Я - одиннадцатый, - доклад командира одного из наших полков. Атакуем "юнкерсов".
Солнце слепит. Кажется, все, что оно накопило за зиму, излучает сегодня.
- Я - ноль первый. Видим группу бомбардировщиков. Атакуем.
У нас пока только синь неба да солнце.
Накануне партизаны и разведчики сообщили о предстоящем массированном налете фашистской авиации. Стараемся встречать врага на подступах.
Вижу вдали точки, они приближаются, увеличиваются, уже различимо, что это бомбардировщики под прикрытием истребителей.
- Я - тридцать первый. "Юнкерсы" и "мессершмитты". Идем на сближение.
Эфир густеет звуками. Доклады все отрывистее, все чаще срываются в короткий крик.
- Я - ноль первый. Преследую восемьдесят восьмого!
- Никитин, куда ты девался?
- Леша, отверни! Отверни, Леша!
- Я - Федоренко. Нас зажали. Мы не справимся,
- Я - тридцать первый. Пушкин, помоги ему! Ну и Славгородский! Влез в самую гущу бомбардировщиков...
- Я - ноль первый. Появились фашистские истребители...
- Держись, Костя!
- Десятый, у тебя на хвосте "фоккер"! - Голос выпаливает это с пулеметной скоростью, отчаянным надрывным криком.
- Получай, гад!
Сквозь близкие и громкие звуки доносятся отдаленные:
- Двойка, возьмите на себя верхних...
- Не дай, не дай ему уйти!..
- Командир, берегись!..
Ухо выхватывает из этого хаоса по-прежнему ровный, спокойный голос Кравченко:
- Я - ноль первый. Ранен. Машина плохо слушается. Через какое-то время:
