Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный
Через наезженную дорогу, наискосок, среди деревьев стоит сколоченная из досок красная пирамида с красной алюминиевой звездочкой. Под ней лежит сержант Акимов. Оторвался в бою от группы. Последними его словами были: "Иду за разведчиком. Преследую". Майор Островский с КП приказал: "Возвращайтесь!" Начштаба знал: горяч Акимов, увлекается. Но не всегда сыновья внимательны к отцовским наставлениям...
Приближается рокот моторов. Над белой скатертью поля появляется шестерка самолетов. Двое пошли по кругу, двое ринулись в пике. Хорошо пошли, круто. Но пора выводить... Пора... Давно пора!.. Машины выравниваются у самой земли.
Лихачи!
- Скрыпник и Федоренко, - подсказывает замполит.
Пока мы следили за этими, третья пара стала пикировать в стороне, вышли к аэродрому уже на горизонтальном полете, но вдруг, словно по команде, перевернулись головой к земле - так и понеслись до противоположного края.
- Майоров и Косолапов, - комментирует Виктор Васильевич Власов. - Эти двое у нас становятся настоящими асами.
- Сейчас я задам нашим асам! - отвечаю, и мы идем на КП.
Они ввалились нерешительной гурьбой, волоча за собой шлейф клубящегося морозного воздуха.
- По вашему приказанию прибыли, - за всех отрапортовал Косолапов.
- Вы что вытворяете? Что у нас тут - цирк?
- Товарищ полковник, - недоуменно округляет глаза Майоров, - вы же сами велели отрабатывать...
- Отрабатывать, а не хулиганить.
- Мы не хулиганим, - решается встать Скрыпник. - Вот Карабанов...
- Что Карабанов?
- Он, случается, без стрельбы сбивает. Уходит из-под атаки пикированием. Фашист за ним, а он так низко выводит, что преследователь не успевает - и в землю.
- А вы? - обращаюсь к другой паре.
- Вот Карабанов владеет машиной, как своим телом. И мы хотели...
- Опять Карабанов! Для этого не обязательно вниз головой и волочить волосы по земле.
- А может, пригодится? Ведь труднее всего чувствуешь себя у земли. Надо уметь маневрировать на малой высоте, - горячо доказывает Майоров. - Но как же учиться?
Здорово вырос этот летчик, которого полгода назад я называл пацаном и отчитывал за то, что пренебрегает маневром. И вот уже он не то что на высоте - кувыркается в нескольких метрах над полем.
А вообще мне нечем крыть. Конечно, чем "невероятнее" летает летчик, тем богаче у него возможности в бою. Но в авиации так уж устроено - без риска не дается ни один шаг вперед. А риск всегда пугает. И когда рискуют другие - даже страшнее.
Они уходят, неуверенные в том, что через несколько дней не повторят своих упражнений, а я остаюсь, уверенный, что повторят.
- Итак, бунт на корабле, - смеется начальник штаба, - И главный зачинщик - Карабанов.
Начштаба перебирает бумаги на столе, находит нужную.
- Между прочим, я боялся, что вы им выговор объявите.
- Ну и объявил бы, так что?
- Телефонограмма пришла. Троим из них звание лейтенанта присваивается. И всем нашим сержантам-летчикам.
- Тогда вместо выговоров, - подключается к разговору замполит, праздничный ужин.
- Чтоб не очень-то праздничный, - предупреждаю. - Метеорологи обещают назавтра видимость миллион на миллион, так что фашист полезет.
Вечера в столовой - самое приятное время. Кончился день - спадает напряжение. Можно расслабиться, посидеть в тепле, потолковать. Здесь узнаешь последние новости, послушаешь, грея ладони о кружку с чаем, импровизации полковых весельчаков.
Правда, как выразился Панкин, уровень юмора в полку после гибели Булкина сильно понизился.
Возле меня сегодня сидит Майоров. Вообще, место слева от командира, как я знал, считалось местом для переменного состава. Каждый вечер рядом появлялся другой, кому выпадала очередь или жребий, или какой-либо иной случай пить мои сто граммов. Сегодня восседал Саша Майоров, ладный, крепкий, лукавый. Взять, что ли, "пошутить" и выпить?
Устанавливается тишина. Звучат слова приказа, звучат фамилий. Аплодисменты. Поздравления...
Когда прошли первые минуты и волна оживления схлынула, Иващенко сказал:
- Бросали в кружки кубики, а надо было бы звездочки, Ведь будут погоны. Вводятся...
- Как погоны?
- Я летал сегодня в штаб корпуса. Говорят: погоны будут.
Кое-кто новость уже слышал, кое для кого она звучит впервые.
- Верно, - подтверждает Власов.
- Как же так? - растерянно смотрит то на меня, то на замполита Скрыпник. - Старая армия была в погонах...
- Видишь ли, - начинает издалека замполит, - винтовка, которой наш боец еще воюет, тоже была в старой армии, и авиация, как тебе известно, тогда еще начиналась...
- И гимнастерка, - подсказывает Фонарев,
- И гимнастерка... Дело не в том. Может, это напомнит нам, да и миру всему об извечном величии русского солдата. Того, что водили в сражения Суворов, Кутузов, что бил Наполеона, что бывал уже в Берлине. А?
Не знаю, совпадает ли толкование Виктора Васильевича с официальными мотивами нововведения, но, по-моему, здорово. Да и всем остальным разъяснение нравится.
Разговор вновь распадается на отдельные темы по группкам, до новой поры, пока чьи-нибудь слова не привлекут общего внимания.
- Что-то союзники никак не раскачаются, - слышится оттуда, где сидят Тришкин, Федоренко, Хашев, Панкин.
- Никак с этим вторым фронтом не выходит, - подхватывают в другом конце стола.
Потолковали о втором фронте, о союзниках, о Рузвельте и Черчилле...
- Это что, - возвышает голос Панкин, - вот у нашего старшины Алхименко конфуз на два фронта вышел. Написал матери и девушке, а ту и другую одним именем зовут, - да наоборот конверты подписал. У старушки, получилось, спрашивает: ходишь ли ты на танцы, провожает ли тебя кто домой? Девушка поняла, что ошибка вышла, а мама нет. И пишет: "Бог с тобой, сыночек, что ты такое говоришь? Может, контузия с тобой была, так не скрывай от матери... "
Панкин изображает "в лицах", все хохочут.
Вдруг раздается взрыв. Неужели бомбят? После секундного оцепенения несколько человек выбежали. Прогремело еще - подальше.
Вошел Тришкин.
- "Берта"...
Было известно, что у немцев есть мощное орудие "Берта", установлено оно на железнодорожной платформе и кочует. По ночам "Берта" обстреливала станцию Шум, куда приходят эшелоны. Теперь вот нащупала и нас.
В ту ночь "Берта" не давала спать.
Приближалось время "главного события". Обычно такой назначенный час прячут за сургучными печатями и за головоломной путаницей шифров, его знают немногие, его берегут в тайне. И все же он говорит о себе - подвозом бомб и снарядов, запасом бинтов и йода, тем, что вдруг разбегались туда-сюда командирские машины, что, надев солдатскую плащ-палатку, генерал ползет на самый передний край. Он заявляет о себе множеством иных вещей, и ты чувствуешь: "носится в воздухе", Может, точная дата не раскроется для тебя до последнего мига, до сигнальной ракеты, но что она "вот-вот" - ты чувствовал.
