Иван Майский - Перед бурей
все знают: Воронин запил. Потом он приходит в гимназию
бледный, сердитый, бешено раздражительный. В такие ми
нуты каждый из учеников трепещет, как бы на него не об
рушился страшный гнев учителя. Но в общем все-таки гим
назисты относятся к Воронину хорошо: они уважают его за
знание дела и справедливость. И, кроме того, они смутно
понимают внутреннюю трагедию этого человека и сочув
ствуют ему...
Учитель истории — Борткевич. Человек округлых форм
и сибаритских наклонностей. Большой говорун и острослов.
Когда он садится на кафедру и каким-то игриво-небреж
ным жестом вскидывает на свой плоский нос пенсне, весь
класс замирает в ожидании чего-нибудь «интересного».
И Борткевич редко обманывает эти ожидания. Сегодняш
ний урок—об Александре Македонском (конечно, в глубоко
мысленной интерпретации знаменитого Иловайского), но
для Борткевича это не имеет ни малейшего значения. Он
подходит к доске и мелом быстро рисует две линии —
острый угол и полуокружность. Затем, сделав хитрое лицо
и
раздвинув почти до ушей узенькие щелочки своих глаз,
он обращается к великовозрастному ученику, сидящему на
второй парте:
— Киселев, скажи, что тебе кажется более красивым:
угол или полуокружность?
145
Киселев в недоумении смотрит на Борткевича, потом на
класс, потом опять на Борткевича и, в конце концов, нере
шительно отвечает:
— Ну, допустим, полуокружность, хотя...
— Вот то-то же, — в восхищении перебивает его Борт
кевич. — Конечно, полуокружность! А почему?
На это Киселев уже совершенно не знает, что сказать.
Тогда Борткевич вновь подымается на кафедру и с торже
ством провозглашает:
— А потому, что человеческому глазу округлость легче
воспринимать, чем углы... Оттого-то женская фигура счи
тается более красивой, чем мужская.
Класс громко ржет в ответ на последнее замечание
учителя.
Борткевич оправдал возлагавшиеся на него надежды.
Потом мы переходим к учебе. Борткевич спрашивает,
Борткевич говорит, Борткевич комментирует события про
шлого. Но если вы послушаете его в течение нескольких
месяцев, то должны будете притти к выводу, что вся исто
рия есть, в сущности, лишь история царей и сальных анек
дотов. Не вполне ясно, любит ли Борткевич царей, но зато
в сальных анекдотах он понимает толк. Ого! Еще как по
нимает! Он знает их сотни и всегда рассказывает их смач
но, захлебываясь от удовольствия, с энтузиазмом.
Еще бы! Борткевич имеет репутацию первого ловеласа
в городе. Об его любовных похождениях рассказывают са
мые невероятные истории. Рассказывают и при этом, пока
чивая головой, недоуменно прибавляют:
— И чем только берет, подлец?! Добро бы, красавец
был, а то ведь, прости господи, смотреть не на что: ни
кожи, ни рожи...
Учитель словесности — Петров. Молодой, белобрысый,
с лихо закрученными усами и наглыми голубыми глазами.
Вид такой, что невольно хочется сказать: «Из молодых, да
ранний». Способен, недурно знает русскую литературу, по
нимает в ней толк. Но прежде всего и раньше всего —
карьерист. Прекрасно гнет шею перед начальством и по
трафляет ему антисемитизмом. Однако не хочет ссориться
с гимназистами и щеголяет перед ними либеральной дема
гогией. Непрочь иной раз, особенно подвыпивши, поплясать
без мундира, в рубашке, с учениками, но еще более скло-
145
нен доносить директору «на крамольное вольномыслие»
своих питомцев. О Петрове говорят: «Он далеко пойдет».
Но именно поэтому гимназисты, несмотря на все усилия
Петрова, не чувствуют к нему доверия. Они отдают долж
ное его уму и знаниям, но общее мнение гласит: «Сколь
зок, как угорь, — продаст ни за грош...»
Учитель французского языка — Гален. Красивый брюнет
лет под пятьдесят. Черные волосы с яркой проседью. Го
ворят, в прошлом был парикмахером, и действительно от
него и сейчас несет запахом фиксатуара и душистого мы
ла. Учебой занимается мало, а больше все строит страш
ные рожи и рассказывает о постановках в парижских теат
рах. Никто у него ничего не делает и, конечно, ничего
не знает. Изредка Гален вызывает кого-нибудь и спраши
вает урок. Результат обычно оказывается плачевный. Тогда
Гален сердится и скороговоркой кричит:
— Скверно, скверно! Сесть на место! Надо получиться.
Затем делает очередную рожу и переходит к очередно
му сообщению о французском театре...
Учитель немецкого языка — Берг. Он оправдывает свою
фамилию (по-немецки «Berg» означает «гора»). Это не че
ловек, а какая-то огромная мясная туша, три аршина в об
хвате. Весит Берг десять пудов, съедает за обедом пять
тарелок супу и десяток котлет. Рассказывает всем и
каждому, что он «кончил на Дерптский университет» и яв
ляется «спесиалист» по немецкой литературе. Может быть,
это и так, но за тяжеловесностью особы Берга ничего та
кого не заметно. Берг, конечно, больной человек, и ему
следовало бы заняться своим здоровьем. Вместо этого, он
занимается с нами немецким языком, или, точнее, тихо
похрапывает на уроках. Придет, сядет на кафедру, кото
рая начинает трещать под его могучей фигурой, вызовет
одного-двух учеников и вдруг... голова Берга уютно скло
нилась на подставленную правую руку, глаза закрылись, и
из громадного мясистого носа торопливо понеслись легкие
подозрительные звуки. Проходит несколько минут. Кто-
нибудь из учеников из озорства громко хлопнет верхней
крышкой парты. Берг внезапно дернется, вздрогнет, от
кроет глаза и, как будто ни в чем не бывало, спросит:
— Николаев, ты почему замолчал?
147
— Да вы меня не вызывали,—с удивлением отвечает
Николаев.
— Как не вызывал?—начинает кипятиться Берг.—Что
ты выдумываешь? Отвечай, отвечай!
И когда ошеломленный Николаев встает, для того что
бы отвечать сегодняшний урок, голова Берга вдруг опять
уютно склоняется на руку, и по классу начинает разно
ситься его сладкий храп.
В одном из классов был такой случай: когда Берг, то
обычаю, задремал, все ученики, один за другим, потихонь
