Иван Майский - Перед бурей
обычаю, задремал, все ученики, один за другим, потихонь
ку вышли. Случайно забежавший Чиж был потрясен от
крывшейся его взору картиной: пустой класс, а на кафед
ре громко храпящая гигантская груда костей, жира и мя
са, именуемая учителем немецкого языка Бергом...
Надо ли продолжать зарисовку портретов этой педаго
гической галлереи? Не думаю. Сказанного выше совершен
но достаточно.
Таков был наш омский «гимназический Олимп» времен
моего детства и отрочества. Правда, позднее, к концу
моего пребывания в гимназии, когда из отрока я стал пре
вращаться в юношу, картина начала несколько меняться.
Среди Чижей, Борткевичей и Михновских появилась новая
учительская поросль, более свежая и прогрессивная. Об
этом я расскажу в свое время. Однако вплоть до шестого
класса мне все время приходилось иметь дело с теми
«олимпийцами», которых я только что изобразил, и пото
му именно против них я направил нож моего критического
анализа по возвращении из Кирилловки. Особенно резко
при этом мне бросались в глаза два момента.
Во-первых, мертвенно-бездушный формализм, проникав
ший нашу учебную систему и определявший собой отноше
ние учительского персонала к учащимся. Все преподавание
было построено на бессмысленной зубрежке, а все воспи
тание состояло в последовательном проведении принципа
«тащи и не пущай». Гимназист был связан по рукам и но
гам десятками нелепых, стеснительных правил: он должен
был обязательно посещать церковь, он должен был обяза
тельно носить ранец, он не должен был ходить в театр, он
не должен был позже восьми часов вечера появляться на
улице и т. д. Все внимание гимназической администрации
было обращено на то, чтобы непременно уложить моло-
148
дежь в эти тугие рамки. Я уже говорил, что латинист Мих
новский ловил по вечерам запоздавших учеников. Но он
был не один. Директор Мудрох систематически посылал
классных наставников и их помощников на розыски «непо
добных поступков» (как он выражался) со стороны гимна
зистов и требовал от них обязательного представления
компрометирующего материала. Кто подобного материала
не приносил, получал реприманд в таком виде:
— Дурак! Деньги получаешь, ходишь, ничего не ви
дишь! Дурак!
А инспектор Соловьев нередко прятался у подъезда и
записывал учеников, которые не носили ранца за плечами.
Да, наши учителя были настоящие «человеки в футляре»,
которые прекрасно выполняли задание царского режима —
душить мысль и парализовать волю подрастающего поко
ления.
Во-вторых, меня глубоко возмущало бесстыдное подха
лимство, которое стало второй натурой педагогического
персонала. Была целая лестница: инспектор ходил на зад
них лапках пред директором, преподаватель —пред инспек
тором, классный наставник—пред преподавателем и т. д.
Начальству кланялись, пред начальством лебезили, у на
чальства лизали пятки. Я помню один замечательный слу
чай. Приехавший из Томска попечитель учебного округа
Флоринский посетил нашу гимназию. Еще за два дня до
его визита все классы и коридоры мыли, скребли, начи
щали, приостановив обычные занятия. Накануне дня посе
щения Михновский, придя в класс, весь свой час убил на
«подготовку» учеников к «счастливому событию». Куда
девалось его олимпийское величие! На глазах у всех гим
назистов он показывал в лицах, что надо делать, если по
печитель зайдет к нам в класс, как выходить из-за парты,
как кланяться, как улыбаться, как выражать восторг пред
мудростью начальства. На следующий день попечитель,
как на грех, миновал наш класс, и Михновский был страш
но разочарован. Зато в коридоре гимназии разыгралась
изумительная сцена: когда в нем появился попечитель в
сопровождении директора Мудроха, Чиж побежал петуш
ком впереди и полушопотом, в котором слышались злость
и раздражение, зашипел, обращаясь к толпившимся уче
никам:
— Кланяйтесь! Кланяйтесь! Что же это вы, батеньки,
стоите, как чурбаны?
149
А в это же время сзади попечителя и директора семе
нил высокий учитель гимнастики и, жестикулируя и сви
репо вращая глазами, из-за спины «олимпийцев» сигнали
зировал гимназистам:
— Руки по швам! Кланяться!
Глядя на эту картину, мне было тошно и противно.
14. ГИМНАЗИЧЕСКИЙ БУНТ
Вскоре я сделал дальнейший шаг вперед в моем крити
ческом походе против гимназии. Подражая Писареву, я
начал писать большую статью под заглавием «Наша гим
назическая наука». Я не знаю, почему я собственно стал
писать. Опубликовать подобного рода работу в то время
нельзя было по цензурным условиям, да к тому же у меня
не было еще никаких связей и знакомств в литературных
кругах. Тем не менее я стал писать... просто потому, что
хотелось писать, потому, что наполнявшие голову новые
мысли и запросы властно искали выхода наружу. Возмож
но также, в этом сказывались заложенные во мне литера
турные склонности. Работа моя была написана горячо, но
наивно, сумбурно и свыше меры цветисто. Она имела,
однако, один полезный для меня результат: в процессе
писания я поневоле должен был привести свои мысли
в известный порядок, суммировать свои наблюдения, точ
нее формулировать свои выводы и заключения.
Этот опыт не прошел для меня даром. В последующей
жизни всякий раз, когда мне приходилось разбираться и
находить путеводную линию в хаосе внезапно нахлынув
ших новых мыслей, чувств, фактов, соображений, я брался
за перо. Часто я писал при этом только для самого себя,
но игра, несомненно, стоила свечей. Такая работа всегда
сильно просветляла голову и помогала найти точку опоры
в пестрых и противоречивых явлениях действительности.
Когда я закончил свою статью о гимназической науке,
то выводы, к которым я пришел, четко формулировались
в двух лозунгах:
Д о л о й к л а с с и ц и з м !
Д а з д р а в с т в у ю т е с т е с т в е н н ы е н а у к и !
Конечно, в моих выводах не было ничего оригинально
го. Они носились тогда в воздухе, их делали тысячи людей
