Виктор Устьянцев - По ту сторону
Метров через двадцать наткнулись на танки. Их было два: «тигр» и «фердинанд». Между машинами маячил силуэт часового.
И потом, куда бы они ни сунулись, всюду были то пушки, то танки. Тут проходила вторая полоса обороны противника. Лейтенант попросил всех запоминать, где что стоит. «Потом нанесу на карту, пригодится нашим артиллеристам». Теперь он догадывался, что наступление по каким-то причинам сорвалось, и рассчитывал если не в эту ночь, то в следующую перейти линию фронта.
Днем окончательно убедились, что к своим прорваться будет трудно, хотя до переднего края оставалось не более семи километров. Всюду были немцы: в окопах, в поле, на дорогах, в домах. Половину жителей окрестных деревень и сел они выселили, а половину оставили. Оставили с коварной целью — для прикрытия. Они были уверены, что советское командование, узнав, что в деревнях есть местные жители, не станет подвергать их артиллерийскому и минометному обстрелу или бомбить с самолетов.
День пришлось отсиживаться в овраге. Яша Косенко, ночью бежавший вгорячах, сейчас совсем слег. У него поднялась температура, начался бред. Он то тихо и ласково разговаривал с кем-то, то вдруг начинал кричать: «Бей их, гадов! Товарищ лейтенант, стреляйте! Ура!»
Его успокаивали, носили со дна оврага влажную от росы траву, прикладывали к горячему лбу. Может, это и помогло: Яша вскоре затих.
Перевязав друг другу раны, твердо решили: надо спать, чтобы скопить силы для следующей ночи. Договорились дежурить по очереди. Но уснуть никто не смог.
— Где же наши? — спрашивал то один, то другой.
Что мог ответить Коняхин? Там, где проходил передний край, было тихо.
— Спите, набирайтесь сил, чтобы нам отсюда выбраться, — не столько приказывал, сколько советовал он.
— Уснешь тут, — ворчал Голенко.
— Ладно, молчи! — цыкнул на него Переплетов. — Не мешай другим.
Механик устроился поудобнее и закрыл глаза. Коняхину показалось, что Переплетов уснул, когда тот неожиданно спросил:
— Товарищ лейтенант, у вас в пистолете сколько патронов осталось?
— Пять. А что?
— Да так. Мало.
— А все же?
— С боем, значит, не прорвемся. Стало быть, надо тихо, ночью. Вам бы поспать не мешало. Ложитесь, а я тут покараулю.
— Не спится, Иван Митрофанович.
— Вот и мне тоже. Может, зря я на тот мост повернул?
— А куда еще мог повернуть? В трясину?
— Так-то оно так.
— Ну и нечего переживать. Все равно нас подбили бы, рано или поздно.
— Жаль только, что снаряды не все успели израсходовать. Глядишь, лишний десяток-другой фашистов укокали бы.
Так вот он о чем думает?
— Как бы самих нас теперь не укокали, — заметил Голенко.
— Боишься? — спросил механик.
— А ты сам не боишься?
— Нет, Вася. Я не первый год воюю, знаю, что на войне убивают, могут и меня убить. Не хочется, конечно, умирать. Но страху, о котором ты говоришь, нет. Обидно будет — это да. Но уж если доведется погибнуть, так лучше с музыкой.
— Это как?
— А вот прихвачу с собой несколько фашистов, в компании, глядишь, и веселее будет.
С наступлением темноты выползли из оврага и по его гребню выбрались в поле. Еще днем лейтенант высмотрел, как лучше пройти участок до ближайшей высоты. За ней должен быть спуск в лощину, а там пройти незамеченными легче.
До высоты действительно добрались благополучно. Но, обходя ее, наткнулись на пулеметное гнездо. Хорошо, что ночь выдалась безлунная. Немцы стреляли наугад. И все же лейтенанта опять ранило в руку, остальные не пострадали. Преследовать их фашисты не стали, видимо, решили, что на гнездо наткнулась разведгруппа.
Еще несколько попыток пройти к переднему краю, предпринятых в эту ночь, также не удались. К рассвету пришлось снова возвращаться в овраг. Почему-то именно он показался им самым безопасным местом.
2Совсем нечего было есть.
Шесть дней они наблюдали за крайней хатой. Хозяев ее, видимо, выселили, в хате разместился орудийный расчет — пять человек. На передовой было тихо, и здесь, во второй полосе обороны, немцы чувствовали себя спокойно. У орудия дежурили по двое. Один же, судя по всему — командир орудия, почти все время находился в хате. Лишь на седьмые сутки он куда-то отлучился.
Это был очень удобный момент. Двое пошли на пост, а двое сменяющихся еще не успели вернуться.
Коняхин и Переплетов заскочили в хату. Они точно рассчитали, что могут оставаться в хате не более трех минут. Поживились не многим: нашли в печи горшок с кашей, да на столешнице — ломоть хлеба.
Хотели растянуть это на несколько дней, но не вытерпели — съели все сразу. На четверых, конечно, было мало, только растравили аппетит. Тем не менее настроение у всех улучшилось. Но его тут же испортил Вася Голенко:
— А горшок-то зря взяли. Хватятся — чего доброго, поднимут тревогу. Перевалить надо было кашу во что-нибудь.
— А то не хватились бы?
— Тогда они подумали бы, что все съели те двое, что ушли к орудию. А то и старший мог съесть.
— Да, история…
К счастью, все обошлось благополучно. Те двое, сменившиеся с поста, и верно, пошумели, ходили в другую хату, что-то кричали. Наверное, подумали на соседей. Неизвестно, чем все это кончилось бы, если бы не пришел старший. Он нес за спиной туго набитый рюкзак и два каравая хлеба — должно быть, получил паек на всю неделю.
— Вот если бы этот рюкзак… — мечтательно сказал Голенко. — Да еще бы табачку на закрутку.
— Посмотрим, может, и табачку достанем, — утешил его Переплетов.
Но в следующие три дня опять ничего не ели.
Впрочем, голод оказался не самым главным их врагом. Был конец октября, и по ночам подмораживало. Они ложились рядом, тесно прижимаясь друг к другу. Крайние все равно мерзли, хотя поворачивались то на один бок, то на другой, чтобы поочередно греть о соседа грудь или спину. В середине всегда лежал Яша — у него раны оказались самыми тяжелыми. А их даже нечем было перевязать.
И тут наступило самое страшное — раны нагноились. От Яши шел тяжелый, сладковатый запах, от которого начинало тошнить. У Коняхина худо было с рукой: палец еле держался, а главное — чувствовалось жжение, и лейтенант начал опасаться гангрены. Надо было что-то делать.
И он решился.
— Ваня, разбинтуй-ка мне руку, — попросил он Переплетова.
А когда тот разбинтовал, лейтенант сказал:
— Достань нож.
Переплетов достал перочинный нож.
— Режь!
— Да вы что? — испуганно отшатнулся механик.
— Видишь, уже гниет. Если начнется гангрена, мне крышка. Значит, надо резать. Прошу как друга…
