Виктор Устьянцев - По ту сторону
— Проследите-ка, Александр Яковлевич, чтобы тяжелораненых не осталось, — сказал Архипов Зарапину.
Коняхин, слышавший этот разговор, незаметно отошел в сторону и старался больше не попадаться на глаза начальству. Раны не такие уж пустяковые, наверное, нужно бы их почистить в санбате, но уйдет бригада вперед, и попробуй ее догнать.
В санбат он не пошел, а перехватил по дороге санитарку, попросил перевязать. Палец на руке был раздроблен, еле держался. Санитарка посоветовала:
— Вам надо к хирургу. Этот палец уже не жилец, надо его ампутировать.
— Сейчас некогда. Привяжите его покрепче, чтобы не мешал, к хирургу заскочу сразу после боя.
— А что, опять бой будет? — спросила санитарка и, не дожидаясь ответа, грустно добавила: — Бондаренко вон насмерть убило.
— Раз убило, значит, насмерть, — почему-то поправил Коняхин, поправил почти механически, должно быть, по старой учительской привычке, вспомнив опять лежавшую на броне ветку рябины, а уже потом вскинувшего руки, падающего с танка Бондаренко. «Как подбитая птица», — неуместно пришло сравнение.
— Где он? — глухо спросил лейтенант.
— Наверное, уже похоронили.
«Даже попрощаться не успел», — с грустью подумал Коняхин и вспомнил о том, что до заката остается не более часа, а отряд не укомплектован, надо спешить.
О ранении в ногу сестре не сказал. Нога меньше болела, лишь саднило, наверное, задета только мякоть.
К вечеру набрали восемнадцать танков. Экипажу Коняхина пришлось пересесть на третью машину за этот день. Она была выпущена челябинским заводом и несколько отличалась от тагильских машин, к которым экипаж привык. Пока радист Василий Голенко настраивал рацию, дали сигнал атаки. И первые десять минут Коняхин не имел связи ни со своими машинами, ни с командованием.
До поворота добрались благополучно. Однако за поворотом их снова встретил сильный огонь. Чтобы проскочить злополучную лощину, прибавили скорость. Но тут загорелся один из танков: должно быть, снаряд попал в бак. Зарево горящей машины теперь позволяло фашистам вести прицельную стрельбу.
Отсветы пламени, проникая сквозь смотровые щели, метались в башне, в их фантастической пляске было что-то зловещее. Коняхин вел огонь по вспышкам орудийных залпов на гребне холма, успевая в то же время наблюдать за остальными своими танками.
Один за другим были подбиты еще два танка. И уже казалось, что нет никакой возможности проскочить лощину. Но Переплетов прибавил скорость, и командирская машина вырвалась вперед. То ли немцы в суматохе боя не заметили этого, то ли остаток пути попал в мертвую зону их пушек, но больше по танку не стреляли, и он выскочил на окраину села.
Прорыв был настолько неожиданным для немцев, что приткнувшееся у крайней хаты орудие даже не успело выстрелить. Хорошо, что именно Переплетов первым заметил это орудие. Он направил танк прямо на пушку.
А бой шел где-то позади. Все выше поднималось из лощины зарево горящих танков. Укрыв машину в ближайшем дворе, Коняхин приказал Переплетову заглушить двигатель и откинул люк. Он был уверен, что за ними следуют другие танки. Но сколько ни прислушивался сейчас, не мог уловить привычного рокота моторов и лязга гусениц.
— Не слышно? — спросил снизу Яша Косенко.
— Сейчас подойдут, — ответил Коняхин. — А мы пока будем действовать.
Он достал ракетницу и выпустил в небо зеленую ракету, обозначавшую, что он прорвался. Потом захлопнул люк и приказал Переплетову:
— Давай вдоль улицы!
Опять наткнулись на противотанковое орудие. Раздавив его, помчались к площади. Когда выскочили на нее, то увидели, что вся она заставлена пушками. «Батареи две, а то и все три», — сразу, почти механически прикинул Коняхин. У лафетов орудий заметалась прислуга.
— Шрапнелью! — крикнул Коняхин заряжающему.
Прислуга орудий разбежалась после первого же выстрела. Однако и танку оставаться на площади было опасно — ее могли легко перекрыть со всех сторон, и тогда достаточно будет одной связки гранат, брошенной из любой хаты.
Пришлось той же улицей возвращаться на окраину села. Опять заглушили двигатель, опять лейтенант, открыв люк, прислушивался в надежде уловить знакомый рокот моторов. И, не услышав его, все еще надеялся, что вот-вот подойдут остальные танки. Теперь его больше всего заботило другое: фашисты могут подвезти на площадь новые орудия, к уцелевшим вернется прислуга, и тогда, если прорвутся остальные, вдоль этой улицы им не пройти. «Надо найти обходные пути, с тыла ворваться на площадь и окончательно подавить батареи», — решил лейтенант.
Фашисты успели опомниться. Едва танк вышел из укрытия, как в его левый борт врезался снаряд. Он прошил танк насквозь, пройдя сзади механика и чуть впереди Коняхина. Командира оглушило и сбросило с сиденья вниз. Заклинило шаровую установку и погнуло ствол пулемета. Вышла из строя рация, ранило радиста. Триплекс смотровой щели механика-водителя был так побит осколками снаряда, что через него ничего нельзя было увидеть. Переплетов открыл свой люк и потом так с открытым люком и вел машину. Поэтому Коняхин больше всего беспокоился за жизнь своего механика, ничем не защищенного от пуль и осколков.
Застонал раненый радист Яша Косенко.
— Горим! — крикнул кто-то.
И верно, из отверстия левого переднего бака выплеснулось пламя. Хорошо, что в это время горючее из передних баков было израсходовано, пользовались задними. Значит, горят только остатки. Однако язык пламени метнулся и в пробоину. Переплетов сорвал с себя шлем, заткнул им отверстие.
— Можешь завести мотор? — спросил у него Коняхин.
— Попробую. Вася, подержи-ка.
Голенко стал затыкать пробоину, а Переплетов запустил двигатель.
— Куда? — спросил механик.
— На площадь!
Переплетов на месте развернул танк и повел его к площади.
Видимо, немцы решили устроить им ловушку. В конце переулка дорогу загородили несколько грузовиков. Возвращаться было поздно: переулок узкий, пока разворачиваешься, влепят в борт снаряд или гранату. Переплетов крикнул: «Держитесь!» — и прибавил газ. Танк с ходу врезался в грузовики, разметал их в стороны, тяжело взобрался на последний, стоявший поперек дороги, и выскочил в другой переулок.
«Выбрались», — с облегчением подумал Коняхин, но тут же увидел, что наперерез им вышла самоходка. Сворачивать было некуда.
— Видишь? — спросил он Переплетова.
— Вижу.
— Давай через огороды.
— Там овраги, завязнем. Сейчас я ее тараню.
— Смотри, справа глубокая канава.
— Вот и хорошо.
