Израиль Рабкин - Время, люди, самолеты.
Под аккомпанемент подобных историй мы расправились с обедом и вышли из столовой. Михаил Иванович сразу умчался на верхние этажи, а я снова пошел на стоянку. Переходил от самолета к самолету, присматривался к новой для меня технике и к тому, что делали на ней испытатели.
Незаметно подошел конец рабочего дня. По дороге домой, в электричке, в метро и на последнем, пешем участке пути от библиотеки имени Ленина до Якиманки (ныне улица Димитрова), я все еще находился под впечатлением прожитого дня, как бы заново переживал каждую его минуту. Встреча с Воеводиным… Минут десять, но и за это время я почувствовал, что встретил умного и требовательного начальника и, должно быть, хорошего человека. Вспомнил посещение стоянки, где увидел много интересного. Вспомнил и разговор, который приоткрыл для меня еще одну сторону жизни моих новых сослуживцев.
Я подошел ко второму выступу Каменного моста и остановился. Мне всегда нравилось это место. Отсюда открывался великолепный вид на Кремль и южный склон Кремлевского холма, на старинные особняки Софийской набережной, воды Москвы-реки. Это местечко было как бы специально приспособлено для приведения в порядок мыслей и чувств. Мне думалось о том, что прошедший день знаменует собой крутой поворот, за которым новый, может быть, самый значительный этап в моей жизни.
…Следующий день начался с разбора – традиционного совещания летчиков и инженеров отделения. Он проходил в просторной комнате, из окон которой просматривалась значительная часть летного поля. Ровно в восемь тридцать А.С. Воеводин прошелся взглядом по лицам сидевших вдоль стен офицеров и, видимо оставшись довольным, что присутствуют все, кому положено, обратился к своему заместителю по летной части Петру Михайловичу Стефановскому:
– Начинайте, товарищ майор.
Петр Михайлович начал с подведения итогов минувшего летного дня. Сказав о том, что подавляющая часть полетов была выполнена успешно, он перешел к подробному разбору тех, в процессе которых были допущены нарушения правил полетов или не были выполнены задания. По ходу рассказа он называл виновников «торжества».
Я не спускал глаз со Стефановского и старался не пропустить ни слова из того, что он говорил. Невольно обратил внимание на его дикцию. Всякий раз, когда он хотел выразить свое возмущение неправильными действиями кого-либо из летчиков или инженеров, его голос поднимался на одну-две октавы выше, в зависимости от того, какова была степень возмущения. Эти переходы никак не вязались с крупной фигурой говорившего, со всем его обликом. Провинившиеся, услышав свои фамилии, вставали и, как того требовал воинский устав, молча выслушивали замечания. «Э… – пронеслось у меня в голове, – да здесь тоже стружку снимают и, пожалуй, похлеще, чем в других местах».
Покончив с анализом ошибок и раздачей замечаний, Стефановский познакомил собравшихся с планом полетов на текущий день. Затем Воеводин предложил одному из инженеров доложить о результатах расследования причин начавшегося в полете разрушения крыла самолета, а когда и с этим сообщением было покончено, он попросил другого инженера высказать свои соображения по поводу неожиданного снижения летных данных у испытываемого им самолета.
Подводя итоги разбора, начальник отделения обратил внимание собравшихся на некоторые из запланированных полетов, на те, что отличались наибольшей сложностью и требовали особо тщательной подготовки. Он говорил спокойно, ровным голосом, коротко и очень убедительно. Перед тем как закрыть совещание, Воеводин представил меня сослуживцам.
После разбора я пристроился к Таракановскому, чтобы понаблюдать за его действиями при подготовке очередного испытательного полета. Мы спустились на второй этаж, свернули в боковой коридор и открыли дверь, на которой было написано: «Расчетное отделение».
В большой светлой комнате тремя длинными рядами выстроилось около трех десятков столов. За ними работали техники-расчетчики. В основном это были женщины. Михаил Иванович подошел к одной из них и попросил показать материалы по максимальным горизонтальным скоростям. Она разложила перед ним большой лист миллиметровки, который пестрел изобилием всевозможных точек.
Здесь были точки, точки, обведенные кружками, кружками с хвостиками, квадратиками, треугольничками и крестиками. Для каждого вида полета имелось свое обозначение экспериментальных точек. Михаил Иванович со знанием дела принялся за работу. Не оставляя почти никаких следов на бумаге, он водил по графику простым карандашом, пытаясь провести плавную кривую через скопление точек вблизи правого края графика.
Расположение некоторых точек вызвало у него сомнение, и он решил обратиться к исходным материалам. Расчетчица дала ему ленты самописцев, тарировочные графики и бланки с расчетами. Никакой ошибки в обработке замеров Таракановский не нашел, однако сказал, что его не удовлетворяет полученный результат и он будет повторять полеты.
Потом мы направились в приборную лабораторию на первый этаж. Вошли в комнату таких же размеров, как у расчетчиков, но выглядела она по-другому. У окон стояли верстаки с миниатюрными тисками и станочками. Склонившись над хитрыми внутренностями приборов, здесь работали файн-механики. Они были вооружены инструментом, которым пользуются часовые мастера.
Центральная часть комнаты была отдана под лабораторное оборудование, на котором проводились проверки и тарировки самопишущих приборов. У глухой стены стояли стеллажи со множеством самых разных приборов.
Михаил Иванович попросил начальника лаборатории подобрать для установки на Me-110 надежно работающий комбинированный оптический самописец. Начальник подвел его к одному из стеллажей и указал на стоявшие там два прибора и паспорта: «Выбирайте любой. Они только что прошли всестороннюю проверку, юстировку и работают вполне надежно».
Из лаборатории Таракановский поднялся в нашу комнату, дописал начатое накануне полетное задание и пошел с ним в комнату летчиков, к Николаеву. В ожидании ведущего тот коротал время за шахматами.
– Ты мне нужен. Прервись, пожалуйста.
Николаев пересел на диван и углубился в чтение задания. Потом они обсудили некоторые детали предстоявшего полета, после чего летчик занес в свою планшетку нужные цифры и пометки. Расписавшись в том, что задание им понято и усвоено, и выяснив, что до вылета у него еще есть время, он поспешил доиграть партию.
А ведущий направился было на стоянку, но путь ему преградил внушительный бородатый человек с осанкой генерала и с петлицами военинженера третьего ранга. «Ба! Да это же Березин!» Я его сразу узнал. Он был слушателем вооруженческого факультета и окончил академию на год раньше меня. Наш неизменный правофланговый головной академической шеренги на всех праздничных парадах на Красной площади. Березин не стал отвлекаться. Наскоро сунув мне руку, он набросился на Таракановского:
