Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Недавно нас один узбек на завтраке удивил. Он в армию пришел, в русском ни бельмеса не рубя. В ихнем кишлаке русский на узбекском преподавали. Это мне другой узбек прояснил, который у наших «братьев» Варшавского Договора заместо переводчика. Так вот, тот «брат», который по-русски ни бум-бум, увидел, что ему пайки масла не хватило, да как заверещит: «Дижюуурный! Масле-о!» Мы от изумления аж жевать перестали. Выходит, есть и у этого «иностранца» армейские успехи.
Напротив меня за нашим столом украинец сидит. И до того он здоровый и толстый — просто смотреть тошно. Это у него по приезде в часть старшина сало отнял, а хохол слово «сало» пишет с большой буквы, а «Родина» — с маленькой. Украинец вечно плакался, что ни хрена не наедается, «тильки перекусив». Ну мы и стали голодающему с Поволжья в конце хавки окуски хлеба подсовывать: жри, значит, боров… Воров, конечно, злился и начинал всех на три буквы посылать, только ему уже со всех сторон окуски тащили…
Потом у нас развод и начинаются учебные занятия. К этому времени обычно взводный нарисовывается — конечно, когда он ответственный по роте, тоже спозаранку припирается и в канцелярии запирается. Подойдет, посмотрит на нас кисло и коронное выражение выдает: «Что, куча бездельников, поработаем?»
Мы возмущаемся: какие ж мы бездельники? Старлей ржет: а кто? Пьете-едите за бесплатно, одели-обули вас на халяву, койку и тумбочку в казарме выделили, отдачи же армии пока ровно ноль целых их… десятых.
По сути, пока оно так. Мы ведь здесь только учимся, но на то она и «учебка», а по науке — школа младших авиаспециалистов. Окончим ее, по боевым частям распределимся — там, говорят, и будет настоящая служба. Словом, занимаемся пока как в школе, но на полную катушку — с утра до вечера, а это, понимаешь, далеко не кайф. На первых порах и пытались по-школьному развлекаться: кто галку пускал, кто чертиков рисовал, кто в морской бой играл. Хрен по всей морде, Лохматый, такие номера здесь на корню пресекаются — «через руки и после отбоя». Закон суровый: не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Тупой ты или острый, а общевоинские уставы зубрим хлеще, чем, наверное, при царе Закон Божий. Что не запомнил, наверстываешь за свой счет. Ну, сам понимаешь, — вместо сна. Жуткий кайф…
Натурально кайфово на занятиях изредка тоже бывает. Скажем, когда узбека, что в русском тупорыл, к доске вызывают. Во-первых, он и в классе норовит честь отдать, а шапки-то на среднеазиатской тыкве нет. Взводный бесится: «К пустой голове руку не прикладывают!» А во-вторых, недавно «брат» Варшавского Договора на политподготовке свой кишлак на карте Америки искал. Вообще и он, и все его земляки учебу ненавидят: по ним, лучше весь день камни тягать. До недавнего времени этот «брат», что по-нашему не петрит, одни «пары» по всему получал, и тогда ротный заставил взводного по вечерам с двоечником заниматься. Еще и в воскресенье отдельно. Офицерье по этому поводу даже перегрызлось, старлей в канцелярии так орал, что в спальном помещении слышно было: у него, мол, тоже конституционное право на выходной имеется. Однако майор, несмотря на этот ор, старлея, один хрен, нагнул, потому как самому комбат раз огромную «дыню» воткнул за узбековы ответы-молчания. Заглянешь вечером в ленкомнату — сидит наш взводный и этот, который: «Масле-о!» Узбека аж жалко: пыхтит над конспектом, употел, будто десять пиал чая заглотил, но сигарету в курилке уже хорошо клянчить научился: «Давай, пожалюйста, заку-урим!» И ведь не откажешь…
Вообще курилка — одно из самых лучших мест в армии. Мы всегда там после обеда по полчаса балдеем — и не холодно вроде, хотя зима. С земляком об доме перетрещишь, сержанта-гада обматеришь. И об «дембеле» далеком взгрустнешь — чуть не до слезы. Узбеки отдельно кучкуются и по-своему лопочут. Наверное, тоже дом вспоминают, а может, и сволочных сержантов.
Как раз в курилке и проявляется нутро каждого. Есть ребята — бычком поделятся, а есть, у кого и знаешь, только начатая пачка в кармане, но внагляк брешет: «Последнюю скуриваю!» Педераст жлобский!
Главное, значит, только на лавочке размякнешь, глаза закроешь, мыслями дома уже — звонок проклятущий. Опять на забодавшие занятия тащиться… Уж после обеда на них хуже вдвойне. В сон клонишься, словно после ночной смены. Тоскливо, Лохматый, но — сам понимаешь — тихого часа в армии не предвидится. Эх, если б мне посчастливилось, я б, думаю, трое суток без роздыху прокемарил и даже хавать не ходил.
Один из нашего взвода клевал носом на занятии да и, в натуре, приснул. Скалился во сне — наверное, какая-то бабец виделась, как он ей под юбку лезет. И тут сосед сзади взял да и вышиб стул из-под дрыхнущего, тот на пол ка-ак наеб…ся! Вскочил, стул оседлал — кругом ржачка. А над кем ржут, никак в ситуацию не въедет, ну и давай с умняком на роже чего-то в тетради строчить. Самый кайф, что старлей в этот момент ничего и не диктовал.
В общем, житуха в армии — бочка дегтя и ложка меда. Сержант Шифоньер — об его лоб можно щенков убивать — раз под настроение поделился, как и ему, хлеще нас, порой перепадает.
Был Шифоньер не так давно начальником внутреннего караула и ночью, вместо уставов, детектив завлекательный читал. Вдруг в караулку — а она у нас на втором этаже, над оружейным складом, — звонят. Сержанту, понятно, лень задницу здоровенную от сиделки отрывать, он и командует свободному караульному: «Уточни, кто ломится». А по времени — действительно непонятка, кого середь ночи принесло: и дежурный по части шмон наводил, и ротный был, все до всякой х…ни дое…вался, и с политотдела пропагандой обозначился…
Позырил караульный в окно и докладывает: «Там командир части стоит». Эх, как Шифоньер и вызверился: «Ну, ты, пень обоссанный, член опавший и гондон штопаный, шутковать со мной вздумал? Все, после наряда заживо на очке сгниешь! Полкана вообще в городе нету; он в округе, в командировке!»
И нет чтоб самому быстренько прояснить, кого леший не в очередь пригнал, так он неспехом по лестнице спустился, засов отодвигает, а там… Действительно, командир части, полковник Губач. Он ночью из командировки вернулся и прямо, домой не заезжая, по караулам вдарил. Свихнулся совсем на службе.
Губач еще выше Шифоньера, но не грузный. Не в нюх ему жданки пришлись, пока сержант раскачивался. Вот и решил его маленько к спорту приобщить: раз двадцать заставлял со второго на первый этаж сбегать: а не заедайся! Становится Шифоньер возле окна, чтобы полкан его видел, потом Губач отмашку дает — стартуй! Сам же засекает, за сколько сержант дистанцию лестничную покроет. С того уже пена, как с коня загнанного, но это кайф. Нечего, сам понимаешь, как фон-барон рассиживаться.
