Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
Каждому нужно счастье и каждому нужен дом.
– Мазлтов, – целовали жениха могильщики.
Вино и курица будто испарились. Понятно, с кладбища всегда волчий аппетит. Невеста со слезами на глазах картинно улыбалась.
А за столом хевра-кадиш, откуда счастье молча ушло, совсем теперь не нужны ни талмуд, ни брюки.
В «Кошер бекицер» мало кто думал о Машиахе. Здесь не рыдали, травили анекдоты; не рвали ворот на вые, пили водку стаканами, не чокаясь; и не выли как глухонемые. Короче, они не любили ребе. Они глотали водку, грызли чеснок и кричали друг на друга, не оставляя шансов Машиаху.
– Машиах! Машиах! Машиах! – кричал за окном молодняк пейсатый.
Шнеерсон надвинул шляпу на брови и вышел. Толпа увидела его с бутылкой «Абсолют» и закружилась «хора» с новой силой. Такая вращающаяся тюрьма. Стали забрасывать его улыбками и приветствиями. Сын вошел в круг и вывел его, как из тьмы выводят.
– Нас ждут.
– Пока, – сказал Шнеерсон толпе.
С габайской помощью его впихнули в «Тойоту».
– Туды его мать. – Хаим с чувством захлопнул дверь.
– Приперся! – проснулась Аня, – Ты что там нажрался?
– Разве ты еще не в борделе? – удивился Муня. – Куда смотрят власти?
И вот то самое болото, где дом Андрея и Юли. Им подарили паука на перекладине, ворот, ветер, высокую пальму и старинный стол под компьютер. Гавань странствующей души.
Муня прислонился к дверному косяку, он ловил в далеком отголоске, что игралось на его веку. Игра на этот раз расписана на роли невесты, жениха и Муни. Одним словом…
Юля истомленная в джинсах.
– Папа сделает нам хупу, – сказала Юля.
Ну, прямо, ой, ой, ой…
Вот те на.
Она созрела к материнству.
Ну, прямо, вот те на!
– Ну, вообще, – сказала Аня, – обожаю хупы.
– Не стучи вилкой по зубам, – приказал Муня.
– От пьяного слышу, – сказал Аня.
– Прикольно, да? Я пьяный. А ты мне наливала, кенгуру?
– Они под забором, – засмеялась Юля, – И похожи на папочку.
– Юля, не обижай кенгуру, – сказала Аня.
– Что у кенгуру на ужин? – Муня постучал пятками об пол.
Раньше Муня занимался любовью, а теперь – ерундой. А все потому, что историю делают те, кому больше делать нечего.
Поиск еды в холодильнике, окна в лягушках и мошкаре, что-то вроде пиццы по-австралийски. Остается одно – вода со льдом и секс. Но секс не для Ани и не для Муни. Для Муни исповедь детей.
– Ну, колись!
– Сдал квартиру на выкуп, а сама сюда. Эту сдадим, в новый дом переедем. Это бизнес.
– А бабки откуда?
– Из банка.
– Стрельно.
– Буду милиционером.
– Такое доверие. – Ахнул Муня.
Он гордился, еще не зная, чем.
Жизнь в Мельбурне была такой же беспричинной, как и везде.
Судьба эмигрантов праведна иностранна, если не уголовна и если не абсурдна, то полна смысла.
Три года Андрей и Юля жили учебой и работой, экскурсиями по материку – с гор на лыжах, на яхте по океану. Но не было детей. Это сделало их сентиментальными. И вот они решили сделать хупу, надеясь на любовь Господню.
Хупа разыгрывалась у пирса «Devel Cat». По пляжу катались на велосипедах полицейские, одетые в шорты и шлемы.
На мелководье в запахах морской травы резвились чайки и дети, которых еще не продали в рабство. В небе кувыркались парашютисты – иногда скользили по волне.
Ну что еще? Вода и песок. В песке купались воробьи.
А над всеми, на синем небе реактивный самолет написал “froggy com. au”. И это было лягушачье благословение тем, кто бракосочетался на пляже.
Мельбурн раскалялся, и улицы перекликались светофорами на перекрестках. Им вторили летающие попугаи. Австралия – страна свободных попугаев.
Итак, пустыня дохнула перегаром и заповедь «плодись и размножайся» запустилась. Любовь и тайная страсть Балаклавы.
Шнеерсон в черном костюме и черной шляпе был узнаваем, собрал толпу полуголых австралов, участников заплыва в океан на яхтах.
Четверо из них подняли талит над головами Андрея и Юли. И в это время кубарем скатился с горячей дюны габай Хаим, будто безумный король с высокой кровати; короче, пробный шар.
– Не-е так! Не-е то!
Песчаная голова с рыбьими глазами.
Маленький, тонконогий с хазарской бородой. У него и живота не было, то есть силы мужицкой.
Но четверо бугаев с лицами, что спереди, что сзади, держали хупу над женихом и невестой. Андрей надел кольцо на указательный палец невесты.
– Будь мне женой по Закону Моисея…
Все. Хаим рухнул на песок, потому, что Шнеерсон начал зачитывать Кетубу.
– Вы хотите ребенка? – спросил Муня.
– Да, – ответил Андрей.
Невеста, которую в свое время не отдали в бордель, теперь отдавали замуж по Закону Моисея.
Такие вот плюхи от бляхи.
У пирса болталась яхта, взятая напрокат. Она не уступала городской квартире – с той разницей, что ее не затопит сверху. Занавески на иллюминаторах, но в океане врядли кто заглянет им в окна!
Что до Муи и Ани, то их сдали на сохранение Юлиной подруге Ольге.
– Ныряйте под волну, – инструктировала Ольга Муню. Но он не успвал, волна захлестывала его, срывала трусы и он сверкая незагорелой задницей гонялся за ними.
Это похоже, как он голый бросался на сугробы… в такой же декабрь… но на Камчатке и те же сорок градусов, но минус… встречал с геологами Новый год.
Выпили все и все переломали в избе. А в полночь парами бежали в яму-кипяток со снегом.
Шнеерсон и рыжий Макшрейдер оказались последними. Бултых. На снегу повалялись, бултых опять. На снегу как на электроплитке. Та к они ныряли и катались по снегу и вдруг все исчезло, кроме сугробов. И побежали они туда-сюда на четвереньках. Замолились – заплакали. Увидели окно. Окно 31 декабря на Паратунке в полночь.
– Кто там? – раздался голос.
– Свои, – взмолились голые.
То была, воистину, любовь Господня.
Аню переполняло счастье особенно во время лунного прилива.
– Это край ангелов, – сказала Ольга. – Смотрите, какие отчетливые и глубокие наши следы, но волна их накроет и ничего не найдешь, никаких следов, ни малейших отметин. Тебя уже нет, но это место здесь. Как будто жизнь не мнимая, но и не настоящая.
– Вы говорите о времени, – сказал Шнеерсон. – Идеальное убежище. День, неделя… еще и еще… и каждый исчезает в своей могиле… Но пока звенят бутылки и веселье…
Разгонистым почерком бежала Аня по урезу воды.
– У океана голос дикаря, а в бухте он домашний.
Они слушали крики птиц и разбивающихся о берег волн. Молчание стремительно сближало Муню и Ольгу. Казалось, что небо, песок и воды ловили звуки нарождающегося чувства между ними.
Тем временем, яхта вышла из бухты. Штиль распластался до заката. Но даже штиль таит смертельную опасность. Ты наг перед заповедями Господними.
