Джерри Хопкинс - Никто не выйдет отсюда живым
Джим не стремился быть обязательно вождём революции, но если кто-то должен был им стать, то у Джима всё для этого было. Хоть он и говорил, что некоторые его песни родились из видений, но он всегда догадывался о мятежной и апокалиптической природе этих видений. Когда его фаны и рок-публика стали считать его главной фигурой существующего политического и социального движения, Джим остался внешне равнодушен к этому, но в глубине души был польщён.
Долгое время он считал, что музыкальные записи могут сыграть ту же роль, что книги и печатные манифесты – в предыдущих революциях. Он ещё не убедился в том, что был не прав. Но он чувствовал, что ему нужно найти новое направление, и, договорившись ещё раз встретиться с Фредом Майроу, он вернулся в Лос-Анджелес и стал одним из последователей радикального теоретика драмы, Антонина Арто и тридцати двух членов “Living Theatre”, находящегося в турне по Америке.
Джим был сторонником Театра Жестокости ещё в ФГУ, когда впервые прочитал Арто. Летом 1968-го года он спрашивал Джона Карпентера, журналиста из “Los Angeles Free Press” о его друге, который участвовал в “Living”. Потом он “выкачивал” информацию из Майкла МакКлюра, когда узнал, что Майкл был знаком с основателями театра – Джудит Меймена и Джулианом Беком. В ноябре Джим зачитывался статьёй о группе радикального театра в журнале “Ramparts”, пока не смог пересказать такой пассаж: “Они – не просто исполнители [написанного автором Стефаном Шнеком], а странствующая группа искателей Рая, определяющих Рай как тотальную свободу, практикующих гипноз и пропагандирующих Рай сейчас; их существование, их функция – в прямом противостоянии тому репрессивному тоталитарному состоянию, которое названо Правопорядком”.
В феврале 1969-го года, узнав о приезде театра в Университетский городок Южной Калифорнии, Джим просил секретаря “Doors” забронировать 16 билетов на каждое из пяти запланированных выступлений, а затем пригласил одного из актёров, Марка Аматина, на обед к себе домой.
Его домом было теперь уютное отдельное здание, которое Джим снял для Памелы на Бичвудских холмах в Голливуде. Джим был груб с Памелой и так и не представил Марка своей “половине”. После обеда он грубо выгнал всех, кроме Марка.
Джим пил и глотал маленькие белые таблетки. Он предложил немного и Марку, ошибочно приняв их за бензадрин. Они безостановочно проговорили до утра.
Марк выплёскивал своё нутро, рассказывая Джиму, как сильно он изменился.
В ночь, когда я увидел “Living”, я привёл с собой домой ещё тринадцать человек, которых я никогда раньше не встречал – я потерял голову после того, как сбросил одежду на сцене. Это было совсем не то, что я мечтал сделать, когда шёл туда. Хорошо! К концу следующего дня я знал, что отныне моя жизнь пойдёт именно в этом направлении. Так я стал постоянным странствующим актёром, и когда кто-нибудь советовал мне снять свои бусы, я советовал тому трахнуть себя, и шёл дальше.
“ Я делал то, что считал своим политическим и духовным миссионерством, – говорит сейчас Марк, – и то, чего искал Джим. Его работа была религиозным опытом, но она стала развлечением, и он был этим страшно не удовлетворён. “Living Theatre” состоял из людей, которые пришли посмотреть, что это такое, и не смогли уйти, и Джим хотел знать об этом больше. Он сказал, что хотел бы найти способ соединить эту политическую миссию с тем, что он делал, но не знал, как это сделать или с чего начать. Он чувствовал – все ждут, что он будет говорить, готовы слушаться каждого его слова, и это была огромная ответственность, но Джим не знал, что им сказать”.
Что же такое есть в “Living”, что вызывает такой энтузиазм? – спросил Марка Джим. – Как можно достичь такого же рода обязанности и преданности? Что я должен делать?
Череда событий, ведшая непосредственно к уменьшению привлекательности “Doors”, началась вечером в пятницу 28 февраля 1969-го года, когда “Living Theatre” представил на сцене свой революционный “круг силы, Рай сейчас”. Для Джима это представление было сродни землетрясению.
Он с друзьями сидел в первом ряду, как и всю неделю до этого. Пьеса начиналась с “Церемонии Партизанского театра”, в которой актёры были скупы на общение со зрителями, сказав лишь первую из пяти ключевых “расслабляющих” фраз:
Мне не разрешают путешествовать без паспорта.
“Living Theatre” отправился в турне по Соединённым Штатам после четырёх лет самоизгнания в Европе. За это время труппа стала интернациональной по составу, и из первых рук знала неприятности, связанные с пересечением границ. Они вовлекали зрителей в диалог, пытаясь добиться ответа, в муке и разочаровании выкрикивая слова.
Я не могу путешествовать свободно, ездить, как угодно!
Нас разделили с приятелем, меня произвольно отрезали от других!
Ворота Рая закрыты для меня!
Через несколько минут актёры уже были близки к истерике, и театр будто переменился. Джим, как и многие другие, был уже на ногах, выкрикивая лозунги, требуя “Рай Сейчас”.
Актёры тихо ушли, затем вернулись на сцену, выждали минутную паузу, и начали работать снова, теперь со второй фразой.
Я не знаю, как прекратить войны!
И пошло: перечень недовольств, поданных со взрывной энергией.
Вы не можете жить, если у вас нет денег!
Мне не дают курить марихуану!
И наконец:
Мне не дают сбросить с себя одежду!
Само тело, то, из чего мы сделаны, есть табу!
Мы стыдимся того, что наиболее прекрасно, мы боимся того, что наиболее прекрасно!
Мы не можем относиться друг к другу естественно!
Культура подавляет любовь!
Мне не дают сбросить с себя одежду!
Актёры начали раздеваться, снимая одежду, затем стояли на сцене и в проходах, но интимные места были ещё скрыты от публики. Это была активная демонстрация запрета. Когда раздевание достигло “легальных пределов”, актёры выкрикнули ещё раз:
Мне не дают сбросить с себя одежду! Я – за воротами Рая!
В этот момент появилась полиция, и представление прекратилось.
Концерт “Doors” состоялся на следующий день. После него Джим и Пэм собирались вместе провести неделю в доме на Ямайке, который уже был для них готов. Но перед отъездом в аэропорт они поссорились. Затем в аэропорту они поссорились ещё раз, и Джим отправил Памелу домой. Потом он пропустил свой самолёт. Ругаясь и мечтая о бутылке, Джим заказал место в другом самолёте и отправился в бар, где он ждал отлёта и пил. Уже на борту, во время полёта, он выпил столько, насколько смог очаровать стюардессу в первом классе. В Новом Орлеане была промежуточная остановка, где Джим снова отправился в бар и снова пропустил свой самолёт. К тому времени, когда он оформил документы на следующий рейс и позвонил в концертный зал, чтобы сказать ребятам, что немного опоздает, он был пьян.
