Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
К полудню мы достигли высоты. В одной из гостиниц мы опять поели хваленого риса с карри и потом поехали к саду Парадения, территорию которого подковообразным изгибом омывает главная река Цейлона, Махавели Ганга. Здесь мы вступили на классическую почву: «Королевские Ботанические сады Парадения», наряду с аналогичными садами в Бейтензорге[210] на Яве, пользуются самой широкой и старейшей славой среди тропических насаждений, в которых соединяются научная и садовая служба растительному миру. Благоприятно само местоположение; еще цари Канди имели здесь свои декоративные парки.
К сожалению, едва мы достигли цели, времени оказалось в обрез, тем более что я непременно хотел увидеть еще и «зуб Будды». Поэтому нам пришлось удовольствоваться медленным объездом подковы, время от времени выходя из машины, если нас к тому приглашало дерево, цветущий куст или цветок. В подобных случаях следует ограничиться видом с высоты птичьего полета; детализация завела бы слишком далеко. Припоминаю, у одного из ученых, находившихся здесь на рубеже столетий, я читал, что уже от зрелища мух, роившихся у ствола сваленного дерева, его покинуло мужество. Только для их описания не хватило бы и года.
Большие аллеи образуют главное украшение парков и садов; благодаря им старые деревья, как жемчужины в колье, раскрывают свой высокий потенциал. Вдоль реки тянется двойной ряд талипотовых пальм[211] с растрепанными кронами и стволами, которые, словно медвежьей шкурой, были окутаны омертвелыми листовыми влагалищами. Из старых знакомых я увидел королевскую пальму и ее ближайшую родственницу, пальму оливковую, вдвое превышающую ее по высоте. Мистер Феликс назвал ее cabbage palm[212]. Свернули в аллею, и мне показалось, что мы приближаемся к двум светлым стенам, настолько густо стояли стволы. Недавно, на Тайване, мне очень запомнилась картина кариоты; из-за зазубренной формы листа англичане называют ее «рыбохвостой пальмой». Всегда получаешь большое наслаждение, когда узнаешь новое, меткое название для знакомой вещи, — испытываешь своего рода возрождение, подтверждение того, о чем при первом взгляде догадывался в глубине души.
Королевская пальма едва ли могла носить какое-то другое название; идея королевского достоинства, которую издавна приписывали семейству пальм, реализуется здесь четче всего. Она репрезентирует тип — скромно и в то же время величественно. Это напоминает ранг дорической колонны в архитектуре. Мера воздействует тем сильнее, чем больше отказываются от аксессуаров. Здесь режиссировал неподкупный вкус. Прошло тридцать лет с тех пор, как в Рио я впервые увидел королевскую пальму, и ощущение восторга появлялось с тех пор при каждой новой встрече. Цвет и гладкость древесины привносят сюда чувственную радость. Нежная серость стволов издалека возвещает о пластичной и несокрушимой жизненной силе. Она ластится к солнцу на светлом песчаном пляже, и она же, как на Кубе, отчетливо выступает из зеленых зарослей. Так носится корона; дерево по праву владеет своим названием.
Здесь была резиденция пальм; они стояли по отдельности, группами, могучими аллеями. Опять же другие поднимали свои метелки над девственным лесом по ту сторону реки. Я уже давно хочу приобрести монографию об этих приматах растительного царства и безуспешно ищу двухтомный труд Зеемана. Этот Зееман, тоже мой земляк, крупный натуралист и путешественник, будучи совсем молодым, умер в Никарагуа. Наряду с многотомными фолиантами по ботанике он оставил «Ганноверские обычаи и нравы в их связи с растительным миром». Он видел пальмы во многих жарких странах Востока и Запада; правда, труд его появился во время, оказавшееся неблагоприятным для аллегорического рассмотрения и, вероятно, обманул ожидания. С этой точки зрения меня снова и снова удивляет, что в ту эпоху оказался возможен такой бриллиант, как Фехнер[213]. Чудесный цветок, который расцвел в Арктике, глазничный отросток, который, вероятно, когда-нибудь разветвится. Здесь тоже можно сказать: «главное свершилось внутри»[214]. Во всяком случае, египтяне и вообще народы Ближнего Востока знали о пальмах, как о многих вещах, больше людей сегодняшних. Да и синоптическая сила ослабла. Тщетно искать исследование, какое Риттер посвятил финиковой пальме[215]. Тут раскрывается Восток.
Табличка «Специи» недалеко от выхода обозначала рощицу, состоявшую из невысоких пряных растений. Здесь распоряжался любезный индиец, который, как и многие его земляки, воплощал собой тип прирожденного садовода. Он водил нас среди деревьев, показывал нам душистые травы, зелень и такие вьющиеся растения, как перец и ваниль, произносил известные и неизвестные названия — корица, гвоздика, мускат, кардамон, пиментное дерево[216] с Ямайки, которое дает гвоздичный перец[217] или «allspice», и другие сорта, из листьев которых дистиллируют Bayrum[218]. Многие пряности, соответственно своей природе, обладают как гастрономическим, так и косметическим потенциалом. Мы могли щупать, нюхать, пробовать на вкус и снова и снова смотреть.
Под одним, в 1840 году привезенным с Молуккских островов, мускатником[219], который до сих пор еще приносит богатый урожай, мы смогли убедиться, что он «ароматен во всех частях», как говорится в учебниках. Коричное дерево[220] я представлял себе такой же величины, однако нашел его подстриженным на манер ивы. На Цейлоне прижился особенно ценный вид. Лучшая кора, как мы узнали от нашего индуса, снимается со средних стеблей. Они дают жгучую цейлонскую корицу, а также коричное масло для изысканного стола и парфюмерии.
Проходя такими садами, замечаешь, как трудно описывать благоухание и вкус пряностей; они имеют непосредственное отношение к чувственности. Они образуют собственные прилагательные; соль на вкус именно соленая, перец — перечный и так далее. Потому в книгах снова и снова читаем: «своеобразно ароматный вкус».
То, что экзотические пряности, которые доставлялись по вновь открытым морским путям, вызывали аналогичное возбуждение, какое сегодня вызывают экзотические наркотики, вполне понятно; из-за них теряли имущество и здоровье. Один-единственный мускатный орех в размолотом виде составляет смертельную дозу. Знаменитые пряности пришли из Ост-Индии, как позднее табак — из Вест-Индии. Груз из Амбоины[221] возмещался золотом и окупался, даже если из трех кораблей один пропадал.
* * *На каждом шагу мы вспугивали крупных агам[222], которые точно белки с сухим шелестом взбегали по стволам. Пришло время покинуть сад; мы вернулись через крытый вход, обсаженный Amherstia nobilis[223]. Амхерсты были, должно быть, хорошо аспектированным родом; их именем назвали не только это роскошное дерево, которое знатоки считают the Queen of the flowering trees[224], но также самого великолепного из фазанов, да вдобавок еще город в Индии. Один из них был генеральным губернатором в Британской Индии, другой отнял у французов Канаду. Город между тем получил другое название, а вот дерево и фазан свое сохранят, пока существует система Линнея. Такие завоевания неприметнее, однако протяженнее во времени.
