Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин
— Пошёл вон! Шаркун паркетный! Нечего тебе тут делать! Понавешал тут на себя! Вместо ордена лучше бы стетоскоп повесил!
Состояние Распутина он нашёл не совсем уж безнадёжным, но ниже удовлетворительного и велел готовить «старца» к отправке в Тюмень.
— Среди мух ему лучше не станет! — Гагенторн брезгливо поджал губы, — Развели тут мух!
На пристань Распутина надо было нести на руках — мягко, без рывков и раскачивания, в селе нашли солдатские носилки, привезённые ещё с японской войны, подготовили их.
Через сутки Распутин почувствовал себя лучше, с глаз его сползла мутная красноватая плёнка, и лицо перестало дышать жаром. Ему сообщили, что покушение действительно организовал Илиодор, он — главный закопёрщик, а Феония — почти никто, седьмая спица в колеснице, обычная исполнительница. Главный закопёрщик Илиодор утёк невесть куда. «Старец» неожиданно приподнялся на подушке и хрипло, с клекотаньем рассмеялся:
— Значит, бежал Илиодорка? — Похоже, он не верил, что Илиодор, Божий человек, может сам докатиться до убийства. — М-да. Значит, суда испугался, арестуют, думал. Давно я его знаю, давно... Приятели когда-то были, да он зазнался сильно. Стал с нехорошими просьбами приставать, а тут ещё от Бога, от паствы отказался... Да и сам от себя, пожалуй.
Настроение у Распутина поднялось.
Газета «День» без всяких комментариев опубликовала найденный где-то распутинский автограф, клочок бумаги, на котором крупными, корявыми, знакомыми многим буквами было выведено с ошибками: «Ежели прощать собакъ Серьгу Труганова, то он собака всех сесть».
Труфанова Распутин звал Тругановым.
— Кто это тут регочет? — прорычал Гагенторн, входя в комнату.
Распутин оробел:
— Я.
— А ну, на место! — как на собаку прикрикнул Гагенторн, и Распутин покорно повалился на подушку. — Распущенность вселенская! — прорычал Гагенторн. — Что хочу, то и ворочу! Хочу — болею, хочу — встаю, хочу — водку вместо лекарств трескаю. Лежать надо, ле-жать!
Когда в дом втащили носилки и хотели на них уже было положить Распутина — пароход «Ласточка» продолжал готовно дымить новенькой чёрной трубой у берега, посапывал, постанывал водоотливкой, на землю с борта был сброшен широкий, специально сколоченный трап, — Митя вдруг насупился, на глазах его выступили слёзы, а длинный, хрящеватый, как у отца, нос, испятнанный запоздалыми весенними конопушками, покраснел и украсился крупной каплей.
— Ты чего, Мить? — спросила у него мать.
— А вот! — Митя ткнул рукой в носилки.
— Чего вот?
— Не верю я в их!
— Почему?
— Старые они!
— Ну, это легко испытать, — сказала Прасковья Фёдоровна. — Счас! — И велела двум дюжим мужикам поднять носилки.
Те исполнили приказание.
— Ложись! — велела Прасковья Фёдоровна сыну.
— К-куда? — не понял Митя.
— На носилки, дурак. Плюхайся на них смелее! — Она сделала рукой решительный атаманский жест, Митя стёр с носа каплю, попробовал лечь в носилки, но это было всё равно что с печки прыгнуть в брюки: прыгай не прыгай, а всё равно ногами в брючины не попадёшь, и Распутина велела мужикам опустить носилки на землю. — Ложись!
Митя покорно лёг на носилки, вытянул ноги и закрыл глаза. Длинный его нос сделался ещё длиннее.
— Подымай! — скомандовала Прасковья Фёдоровна, и мужики потянули носилки за ручки вверх. Раздался треск, Митя охнул и провалился сквозь носилки на землю, закричал благим матом, потом выскочил из-под носилок и начал хватать обескровленным ртом воздух.
— Тятю опять хотели убить! Покуше-е-ние-е!
Мужики недоумённо хлопали глазами, держа в руках обломки носилок. Вообще-то такое падение могло закончиться для Распутина плачевно. Срочно были вызваны плотники, для которых соорудить новые носилки было делом плёвым. На подворье Распутина застучали молотки. Через два часа новые носилки были готовы, но факт, что Митя рухнул со старых прогнивших носилок на землю, вызвал новую волну разговоров. Люди начали судачить о том, что даже если Распутин и выздоровеет, жить ему всё равно придётся недолго, его всё равно достанут, может быть, достанут даже здесь, в Покровском, пока он валяется в постели, достанут на пристани, где будут служить молебен, — возьмут и жахнут с ближайшей сосны жаканом, а если не достанут в Покровском, то достанут в Тюмени.
На пристани собралась большая толпа: старые солдаты, увешанные крестами, нищенки, дамы в дорогой модной одежде, юродивые со слюнявыми ртами, золотушные малолетки и представительные господа в котелках, гимназисты и унтеры, белошвейки из Тобольска, приехавшие сюда как на экскурсию, и тайные агенты полиции. Полицейских в мундирах тоже было много — везде блестели пуговицы, золотые темляки и серебряные погоны, брякали ножны шашек, и слышался звон шпор — наиболее франтоватые чины полиции украшали свои сапоги звонкими шпорами. Цок-цок-цок — в такт шагам раздавался сладкий малиновый звон.
Стонущего Распутина принесли на берег, носилки поставили на специальный помост — проворные плотники успели сколотить и помост. Бледный, с тёмными пятнами на щеках — по всему лицу пошла порча, — Распутин со стоном приподнялся на подушке, прошептал несколько благодарных слов.
— Пророк ты наш! — заревели люди. Женщины заплакали. — Не уходи!
Распутин растроганно помотал головой. Жена поправила на нём солдатское одеяло — другое в больницу не годилось, одеяло всё равно пойдёт на выброс, и рослый красивый дьякон взмахнул кадилом, обдав собравшихся душистым дымом, загудел так мощно, что толпа разом умолкла — голос дьякона размял, раздавил все другие голоса, вперёд выступил седой представительный батюшка. Молебен начался.
Через час пароход «Ласточка» отошёл от берега.
Из Санкт-Петербурга в Тобольск, начальнику жандармского управления поступила депеша, в которой в довольно резких выражениях указывалось на то, что начальник управления непростительно редко и с большими опозданиями докладывает о состоянии здоровья Распутина.
Полковник из Тобольска, оправдываясь, писал в секретном донесении, что считает своим долгом доложить следующее: «...г. Тобольск отстоит по почтовому сухопутному тракту от села Покровского в 177 вёрстах и до г. Тюмени — 255 вёрст (водой ещё дальше — 267 и 417 вёрст). Тракт этот (сухопутный) в настоящее время почти закрыт ввиду небывалого в этом году разлития рек Западной Сибири и совершенной порчи вследствие этого дорог и мостов. Тракт этот был так затоплен водой, что только две станции можно было проехать на лошадях, остальные только на лодках.
