Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
За вожаком бежал гарем, затаптывая друг друга, и, прежде всего, детенышей.
В загоне вожак мог умереть от инфаркта, но не от людей, для которых рваные шкуры секачей не представляли интерес. Охота велась за молодыми самцами. Их убивали ударами палок по носу. Пена крови заливала морду, а глаза их вываливались из орбит. Веселых холостяков и подростков убивал остров любви. Несостоявшиеся женихи поднимались-скользили по деревянному пандусу мокрому от крови, слез, и воя, чтобы в последнее мгновение сквозь боль узнать материнскую любовь самок. Самки ластами, телом, криком своим защищали молодых котиков.
Эти сцены потом являлись зверобоям во снах. Одни становились импотентами и кончали жизнь самоубийством, другие – сами зверели. Начальник острова Марат Мануйлов не менялся: трезв, вежлив и влюблен в единственную женщину на острове – Ксению, русскую красавицу двадцати лет. И была на острове негласная договоренность: Ксения – ничья. Восемнадцать мужчин спустя три недели одиночества готовы были убить того, кто нарушит табу.
Чернобельский каждое утро на шлюпке замерял глубины течения вокруг острова, рисовал изобаты, но как увеличить его – не знал. Ну разве что затопить одну-две баржи… Но где их взять? То-то и оно. И – потом – вокруг скалистое дно.
Однажды, перед рассветом, когда море еще не проснулось, раздались русские женские голоса.
Хор невест России.
Рабочие в чем спали выскочили из барака. А ничего не видно, молоко пролилось на глаза.
Когда туман рассеялся, островитяне увидели белоснежную шхуну под японским и советским флагами. Из переговоров по рации выяснилось: двое ученых и переводчик прибыли на десять дней, а с ними ящики с саке и курами. Случился нерабочий день. К вечеру все было выпито и съедено. И тут пришла телефонограмма с Сахалина: «Какие такие японцы?! Как они могли высадиться на острове без таможенного досмотра?! Отправить их в Южно-Сахалинск!»
Утром следующего дня японцы поплелись в шлюпку. Вдруг матрос наклонился и зачерпнул горсть песка в бушлат.
– А ну высыпь, – сказал зверобой.
– Это наш остров, – ответил по-японски матрос.
– На Сахалине такой же песок, – усмехнулся переводчик, – на мысе Терпения, у Маяка.
– Слышал?! – обернулся Чернобельский к Мануйлову, – Марат!
Ксения стояла рядом с начальником острова и, смеясь, что-то нашептывала ему.
– Придет «Дозорный», доставит Матросова и тебя на «Маяк», – сказал Мануйлов, – заметь, сам напросился. Ксения, дашь им на дорогу хлеб.
– Картошку могу отварить.
– Спасибо, Ксения.
– Этим не отделаешься, – Мануйлов весело подмигнул, – черный песок привези, а если черная галька, то гальку. Да, Ксения?
Легко смотреть в серые глаза Ксении: ни короткая прическа, ни овал лица, во всем сквозила мальчиковость, – ничто не отвлекало твой взгляд. Это спасало ее от серийных насильников сначала в детдоме, потом в интернате и позже в кулинарном ПТУ. Когда нет родных и близких, выжить становится самоцелью. Это как большой спорт. Праздник всех униженных и оскорбленных похоже всегда с ней. Она думала, что не будет бояться, но судьба распорядилась по-другому. Это, когда завербовалась поварихой на этот чертов остров «Тюлений», одна среди тридцати мужчин. Вдруг стала желанной для всех.
Остров любви – это каждый из нас, тварь живая – это остров любви: кайра в небе, котик в океане, человек в дороге. Но вот они собрались вместе – явился ад.
Мануйлов влюбился в Ксению. Спасенье: работал – с ног валился. Если он старался ее избегать, то девушка искала встреч с ним.
На острове любви можно погибнуть, если ты любишь. Здесь на один квадратный метр смертей и любви было больше всего на свете. На лежбище котиков – этой коммуналки – в два-три слоя копошащихся тел – во время спаривания давили новорожденных. А те, кто выживал – возвращался через год на остров и становился добычей людей. Каждое утро поднимались на помост бойни те, кто был опьянен любовью.
Между тем, у одного из японцев пропали часы. Вечером лежали на подоконнике, а утром, как волна слизала. Но волны не было.
– Украсть никто не мог, – убеждал Мануйлов.
Часы обнаружили в рюкзаке молодого рабочего. Но Мануйлов приказал всей бригаде искать часы, а сам зарыл их в песок под окном японцев. Каково же было его удивление, когда они и там пропали.
На мыс Терпения зверобой Матросов и Чернобельский высадились с «Дозорного», за ними пообещали прийти через день.
– За час доберетесь до маяка, – сказал на прощание старпом «Дозорного».
Больше часа шли по зыбкому пляжу, по рассыпанной черной гальке. Порывистый ветер то и дело валил их с ног. Шаг за шагом они поднимались вверх от уреза воды, пока опять не вышли к воде. Берег озера они приняли за берег моря и теперь кружили до ночи в снегопаде.
– Давай ляжем и уснем до утра, – Лева сел на заснеженную гальку.
– Поднимайся. Замерзнем, – Матросов схватил Леву за ворот бушлата.
– Я устал.
– Я тоже устал, но спать нельзя.
Под утро они вышли на военную базу.
Поднялся переполох. Караул принял их за диверсантов.
Секреты базы, ну, разве что разведение свиней и коз. Ничем другим на базе не занимались.
По радиостанции Чернобельский связался с Мануйловым.
– Японец прав, галька подходит, присылайте баржу и белую краску.
– А краску зачем? – удивился Мануйлов.
– Чтобы движение гальки под водой отследить с самолета.
На маяке жена смотрителя их угощала пельменями с мясом кайры – гадость из гадостей.
В июле на северном мысе острова Тюлений затопили баржу, отсыпали гальку. Несколько раз прилетал «кукурузник» и летчик докладывал о миграции «меченой» гальки. Через неделю она появилась у баржи, в ветреный солнечный день. В этот день японских ученых забрал их корабль. Опять пили сакэ, закусывали копчеными курами и расставались, как старые друзья.
В августе – разгар забоя «холостяков» – кончилась соль, а с ней и смысл промысла. Утренние набеги на лежбище прекратились, загон опустел, рабочие загорали и мечтали о доме. Долгими днями наблюдали за жизнью котиков, и может быть, впервые с удивлением обнаружили, как похожи семьи котиков на семьи людей. Так кончилось лето.
По ночам изморозь покрывала скалу и первые льдины стали окружать остров.
Мануйлов велел сворачивать промысел.
На рассвете «Дозорный» подошел с пограничным катером. Солдаты высадились зимовать, и это было страшнее мыса Терпения. Ледяное сало быстро заполонило остров и зверобоям нужно было торопиться.
В командире пограничников Чернобельский узнал рыжего лейтенанта, хотел было поздороваться, но тот и солдаты прошли в столовую.
