Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный
Он пошел по своим делам, вернулся, взобрался в привычный старенький По-2 и... передумал. Жгуче захотелось посидеть в новой машине. Вокруг никого не было, только метрах в тридцати возле одного из самолетов возился механик.
Потом ему захотелось послушать работу мотора. Только послушать, какой голос у настоящей машины, а не у такой развалюхи, как у него.
- Эй! - позвал он бойца. - Ну-ка крутани винт.
Мотор чихнул и запел - иного слова тут Иващенко не подобрал бы. А он сидел, зажмурив глаза, и с наслаждением впитывал эту чудесную, сильную песню.
И тут с Иващенко что-то непонятное случилось: он дал газ, тронул машину с места и взлетел.
Когда после возвращения в полк докладывал о задании, вид у него был перепуганный.
- Что-нибудь случилось?
- Да... У меня новый самолет.
- Откуда такая щедрость?
- А я его, выходит, украл...
- Украл! - завелся начальник штаба майор Островский. - Ты что - цыган? А самолет тебе что - лошадь?
Пошли смотреть, будто это что-то могло изменить.
Возле По-2 уже толпились и бурно поздравляли Иващенко.
- Что будем делать? - спрашиваю начштаба. - Такой позор гвардейскому полку!
- Придумаем, - отзывается осмелевший Иващенко.
Так решения и не приняли.
Наутро через весь фюзеляж По-2 тянулась надпись: "Гвардейцам - от шефов".
На этом самолете мы с комиссаром Власовым и вылетели в тыл, опережая полк, который шел эшелоном за новой техникой. На подмосковном аэродроме, когда зарулили на стоянку, увидели Гризодубову. Поздоровались.
- Что это за письмена у вас? - спросила она простуженным начальственным голосом, показывая на самолет. - Все равно опасно оставлять без присмотра. Поставлю-ка я к нему своего часового. - Наверное, такой Иващенко мог найтись и здесь...
А сейчас наш "конокрад" собирается лететь в штаб дивизии, и майор Островский дает ему последние указания. Занятия в эскадрильях скоро закончатся.
- Слышь, замполит, - обращаюсь к Власову. Непривычно называть так комиссара. Недавно произошли эти перемены: институт военных комиссаров, как объяснялось, выполнил свое предназначение, и вновь вводились замполиты. Слышь, замполит, не пора ли нам?
Решили перед обедом, если погода будет нелетная, собрать весь полк.
Вначале говорил я о характере той боевой работы, которая предстоит. О том, какие задачи в связи с этим встают перед летно-техническим составом.
Потом к полку обратился Власов. Замполита любят. Он по годам немного старше других летчиков. Единственный, кто ходит у нас с бритой головой, это еще больше добавляет ему возраста. Булкин за глаза называет его уважительно старейшиной. Замполит живой, даже взрывной, но взрывной по-особому - без суеты и крика. Как говорит тот же Булкин, - "чистая энергия, огонь без дыма и копоти". Но в трудных ситуациях, а они порой бывают даже катастрофическими, замполит являет собой лед среди пламени, само воплощение холодной сдержанности, расчетливости, скупой и точной распорядительности среди всеобщей возбужденности или замешательства.
И что еще самобытно у Виктора Васильевича, - постоянное в лице выражение добродушия и дружелюбия.
Вот и сейчас стоит он перед строем, крепко стоит, ладно, говорит с хитринкой:
- Нам предстоит, товарищи, отметить одну хорошую дату. Никто не догадывается?
В рядах стали переглядываться и перешептываться.
- Ну как же! Ведь шестого декабря - годовщина присвоения полку гвардейского звания.
Что говорить, не многие помнят. Всего несколько человек остались живы с той поры. В их числе сам замполит. Он, собственно, и открывал боевую славу части - в первый день войны первым из полка сбил фашистский самолет. Сейчас Виктор Васильевич развивал идею достойной встречи юбилея. Это замечательные боевые показатели, отличное качество технического обслуживания, высокая дисциплина.
- Ну и, конечно, подготовить праздничную, концертную программу.
Последнее вызвало оживление.
- Давайте сегодня и начнем, - раздался звонкий девичий голос.
- Правильно, - поддержал замполит. - После ужина сегодня танцы с номерами самодеятельности. Так сказать, предварительный просмотр...
Самая большая крестьянская изба отведена под столовую. Столы сдвинуты к стенам. Две сильные керосиновые лампы освещают "зал". Мы с Власовым и начальником штаба майором Островским усаживаемся напротив "сцены". Власов, конечно, выделяется осанистостью и гладкой головой, так контрастно белеющей среди крепких молодых чубов.
- Значит так, - знакомит нас с программой "генеральный распорядитель", - сначала группа исполнит песню старшего лейтенанта Дуденко "2-й гвардейский полк - наш дом родной, его мы славы не уроним боевой"... Потом Саша Смирнова споет несколько лирических песен. Потом спляшет Антипов... Где, кстати, Антипов? Кто видел Антипова?
- На гауптвахте Антипов, - вносит ясность начальник штаба.
- Как же так? Ему плясать...
- Там и напляшется.
- Ладно, тогда Валя Горностаева и Лида Доморко пропоют частушки. Хорошие частушки сочинили в Сейме.
- Начальство не задевают? - бдительно осведомился начштаба.
- Все в порядке. Так. Потом соло на баяне. А где остальные девчата?
- Двое с пушкой возятся, барахлит. Там до утра работы...
В углу Шахов, скрестив руки на груди, что-то с геройским видом рассказывал Лиде Доморко. Донеслось:
- Небо - моя стихия...
Вошел сержант-посыльный. Отыскал меня глазами, обернулся, говоря что-то стоящему за ним капитану. Тот подошел, вскинул руку к фуражке:
- Товарищ полковник, оперуполномоченный Козюк прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Козюк! Вот ведь как судьба сводит людей. Плыли вместе в Испанию. Вернее, он только отплыл от берега и при последнем "У кого есть причины остаться?" - сошел на катер. Встретились потом, в тридцать седьмом, в полку на Дальнем Востоке. В тридцать восьмом, прикрываясь "соображениями бдительности", оболгал меня, и трудно сказать, чем кончилось бы, не заступись горячо за меня комбриг и комиссар. И вот теперь...
Но почему оперуполномоченный?
Козюк знал, что предстоит со мной встретиться, подготовился, ему удается держаться спокойно. Угадав мой вопрос, пояснил:
- Пришлось по здоровью списаться. Предложили вот... Ну я и согласился. Все же в авиации...
- Ну что ж. Деловые разговоры - завтра. Сейчас, если хотите, отдохните с нами.
В противоположном углу комнаты заваривалось какое-то препирательство.
- Почему забыли о знаменитом чтеце-декламаторе Булкине? Включить его в программу!
- Граждане! - отбивался Булкин. - Я салонный декламатор, камерный. При организованных массах у меня голос пропадает.
- Нехорошо, Булкин, думать только о себе.
