Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный
- Некрасиво, Булкин.
- Одну минуточку, - успокаивает всех Большов, - вы должны понимать, что при всемирной известности маэстро Булкину трудно просто так согласиться на выступление. Попросим!
Вокруг зааплодировали. Булкин гордо выпятил грудь, великосветски благодаря кивком головы. Изобразил процесс снимания пенсне, закатил глаза, зашатался. Плюхнулся на лавку, обмяк и произнес:
- Ладно. Уговорили.
По часам уже утро, но по всем признакам - ночь. Серединой деревенской улицы идут гуськом темные, грузные фигуры. Под унтами звонко скрипит снег. Из домов выходят по нескольку человек, пристраиваются, цепочка густеет и становится длиннее.
- Фу ты, черт, - бормочет Фонарев, - мороз такой, что воздух аж обжигает.
- Дыши, Леша, дыши, - подбадривает Панкин. - Лишний кислород не повредит.
Панкин сменил осенний реглан на зимний, но он по-прежнему у него почти до земли, и планшет все так же отскакивает от ног.
- Товарищ старший лейтенант, у вас мозоль на пятке еще не набило? заботливо спрашивает Булкин.
- Не язви, Булкин, - беззлобно отвечает Панкин, - а то попрошу перевести тебя в нашу эскадрилью и лично займусь перевоспитанием.
Эскадрильи сейчас идут вперемешку, веселые возле веселых, молчаливые среди молчаливых, одни отыскивают своих друзей, другие пристраиваются к командирам. Лишь немногие уехали на машине, большинству хочется размяться перед работой, тем более, что идти недалеко.
Перед вылетом у каждого свое настроение: кто становится говорливым, кто, напротив, уходит в себя, молчит, кто больше обычного курит.
Цепочка втягивается в лес. Удар ногой по стволу невысокой сосенки густо валит снег,
- Булкин, уши нарву, - обещает Панкин, не оглядываясь.
- Булкин! - слышится в другом месте цепочки. - Прекрати эти свои штучки!
- Да что я вам - Фигаро, что ли? - взрывается Булкин. Он, действительно, далеко от этих событий и в данный момент мирно разговаривает со своим другом Большовым.
- Не трогайте Булочку, - угрожающе заступается Большов.
- Под Булкина начинают работать, - догадывается Панкин. - Зубчонок, это ты дурные повадки перенимаешь?
Морозный воздух гулко разносит голоса.
Вскоре цепочка начинает распадаться на три ручейка - эскадрильи расходятся по своим стоянкам.
- Привет зоркому стражу Лиде Доморко! - Булкин вскидывает руку в большой летной краге.
Часовой Лида Доморко не отвечает. Вообще девчата наши выполняют уставы безукоризненно.
- Так кого это ты вызывала на свидание выстрелами?
Булкин напоминает о недавнем эпизоде. Ночью, стоя на посту возле самолетов, Доморко открыла стрельбу. Прибежал караул. "Сверкнул огонек, я окликнула, а там упали и стали ко мне ползти". Пошли туда, куда она показала, и увидели волчьи следы.
На аэродроме уже давно хлопочут инженер полка майор Лелекин, инженер по вооружению Денисов и вообще вся инженерно-техническая команда.
Старшина Жирновой, с Таней Коровиной, тужась, поднимают к крылу самолета тяжелую бомбу. Если уж Миша Жирновой кряхтит, то каково девчонке! Закусила губу. Будь это днем, видно было бы, как смертельно побледнела.
Лейтенант Филипп Косолапов замечает неподалеку старшину Алхименко. Старшина выполняет в полку миллион обязанностей, никто, кроме начальника штаба, не помнит, кем он числится по штату. Но все знают, что если отремонтировать часы, - это к Алхименко, раздобыть каракуль на кубанку (фронтовая мода) - и это к нему. Утеплить избу, сменить белье, получить чистые простыни для прибывшего новичка, взять гвоздей, заиметь карандаш по любому поводу обращайся к Алхименко. Поэтому стали называть его старшиной полка.
- Алхименко! - окликает Косолапов, - ты чего тратишь зря время и болтаешься тут? Баньку готовь! Сегодня день отмывания грехов.
- А когда это я забывал? - обижается старшина, и даже в предрассветной, чуть начавшей таять темноте видно, как его широкие рыжие брови взлетают вверх. - Банный день у меня - святое дело.
- Венички имеются?
- Само собой.
- Давай, чтобы к нашему возвращению все было готово.
- Баня по вечерам, - напоминает Алхименко.
- Сегодня нужна утром.
- Что такое? - тревожится старшина.
- Будем одного тут, наверное, отмывать,
- А-а...
Алхименко догадывается. Это о Шахове. Несколько раз замечали: если воздушный бой - он пикирует вниз и наблюдает оттуда, поджидая, когда все кончится. Или носится себе на окраине, где фашисты не обращают на него внимания, потому что все связаны дракой, а он ведь не угрожает. Закончится бой - он и пристроится к остальным.
Посветлело. Аэродром оглашается рокотом первых запущенных моторов.
В эти дни на Волге гремит финал Сталинградской битвы. Мы все с жадным вниманием следим за сводками Совинформбюро, понимая, что, может быть, как раз сейчас начинают сбываться слова Сталина: "Будет и на нашей улице праздник!".
Чтобы не дать врагу возможности перебросить туда войска с севера, на нашем участке начаты Великолукская и Ржевско-Сычевская наступательные операции. Идут упорные бои. Тяжелейшая работа и у нас. Приходится одновременно решать все задачи: бомбежка вражеских позиций, мостов, железнодорожных узлов, аэродромов, прикрытие наших войск, сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, истребительные бои.
Сегодня наша задача - штурмовка наземных объектов, причем в глубине обороны. Пожалуй, это самые трудные для летчика-истребителя полеты. Психологически трудные. Страшно быть сбитым над врагом. Гнетет мысль, что если придется вступать в воздушный бой, - горючего может не хватить.
Вспыхивает ракета. Начинается взлет.
Внизу проплывают темные массивы леса и серые заснеженные поля. А вот линия фронта, потому что под нами, на земле, засверкали, беспрерывно чередуясь, десятки молний. Между машинами и впереди распускаются чернью хлопья - в каждом дымке смерть, которая на этот раз промазала. Жутковато. Почему-то в такие минуты вспоминаешь летчиков бомбардировочной авиации, им не позавидуешь.
Зенитный огонь остается позади. Еще несколько минут полета - и мы у цели. И пришли как раз вовремя, потому что фашистский аэродром уже ожил, машины выползли из укрытий, но еще ни одна не взлетела.
Резко ручку от себя - и низвергаюсь к земле. Кажется, спиной чувствую, как мой маневр повторяют, один за другим, все звенья...
Мы улетаем, оставляя внизу несколько пылающих костров, десятка два округлых пятен от взорвавшихся бомб на погрязневшей сразу скатерти аэродрома.
Несколько минут спокойствия, потом линия фронта дает о себе знать всполохами молний внизу и хлопьями разрывов рядом. Неожиданно зенитки замолкают - значит, сейчас появятся "мессершмитты".
