Черубина де Габриак - Исповедь

           Вейся выше, черный пламень,
превращайся в тьму,
то, что было между нами,
           не приму.

           Все равно — ползучим дымом
стелятся слова:
Ты всегда был нелюбимым,
           я — давно мертва…

           Но в ночи костром пылая,
рвется, душит страсть,
ненасытная и злая, —
           ниже не упасть…

           Что нам думать. Будь покорным
и не прекословь.
Вейся, бейся пламень черный,
           черная любовь…

Ангел громко и мерно читает
           Уже много ночей
           Книгу жизни моей,
Вся, как солнце, она золотая,
Каждый четко записан в ней день,
Каждый месяц — певучая стая, —
И проходят года, расцветая,
           Как густая сирень.

Но одна есть страница пустая
           Уже в самом конце —
           И с печалью в лице
Ангел книгу мою закрывает…
Даже он, даже ангел не знает
           То, что будет в конце.

           Хочу опять. Опять хочу того же,
чтоб радость, чтоб испуг
переломились в звук
и стали тем, что мне всего дороже, —
текучей строчкою стиха…
Но я глуха.
Мир для меня — камней немые глыбы,
гниющих трав седые вороха,
заснувшие в реке от зимней стужи рыбы.
Во всем, везде тяжелого греха
застывший лик.
И я его двойник…
Теченьем нестерпимой боли
я сердцем поневоле
обставшее гниенье повторяю.
           И умираю.

           А я хочу дрожанья бытия,
хочу, чтобы и я
простерла крылья рук,
как крылья птиц.
Хочу, чтоб каждый звук
ложился на небе в живой чертеж зарниц,
и пело все вокруг…
Хочу здесь быть опять,
           чтоб снова видеть, петь,
                      смеяться и рыдать.

           Я ветви яблонь приняла,
их жест дающий и смиренный,
почти к земле прикосновенный
           изгиб крыла.

           Как будто солнечная сила
на миг свой огненный полет
в земных корнях остановила,
           застыв, как плод.

           Сорви его, и он расскажет,
упав на смуглую ладонь,
какой в нем солнечный огонь,
           какая в нем земная тяжесть.

Нет реки такой глубокой,
Нет тюрьмы такой высокой,
Нет страны такой далекой,
Куда б не пришла любовь.
           Выше тюрьмы она,
           Глубже реки она,—
           Нет для нее пространства.
И все, кто любили, живут до сих пор,
Только с любовью направь на них взор.
Видишь, под белым терновым кустом
           Плачет о милом Доэтта?
Видишь, как к кубку с волшебным питьем
           Губы Изольды припали?
Видишь — стоит в голубом покрывале
           Вечная роза поэта —
Имя ее на земле: Беатриче.
Слышишь, Роланд свою милую кличет
           В пламени битвы?
Слышишь, к Мадонне возносит молитвы,
           Песни-молитвы монах?
«Ты — звезда морей нездешних,
Ты — цветок от лилий вешних,
           Дорогой алмаз.
Ты — сокровище сокровищ,
От немыслимых чудовищ
           Ты спасаешь нас…»
Тем, кто любит, — не смириться,
А, как рыцарь, надо биться,
Деве-Матери молиться,
           Чтоб Ее рука
Отворила дверь темницы,
Чтобы высохла река,
Чтобы сжалась вся пустыня
           В золотой комок…
Кто любовь из сердца вынет
Хоть на малый срок?

Все летают черные птицы
И днем и поутру,
А по ночам мне снится,
Что скоро я умру.

Даже прислали недавно —
Сны под пятницу — верные сны —
Гонца из блаженной страны, —
Темноглазого легкого фавна.

Он подошел к постели
И улыбнулся: «Ну, что ж,
У нас зацвели асфодели,
А ты еще здесь живешь.

Когда ж соберешься в гости
Надолго к нам…»
И флейту свою из кости
К моим приложил губам.

Губы мои побледнели
С этого самого дня.
Только б там асфодели
Не отцвели без меня.

Фальшиво во дворе моем
Поет усталая шарманка,
Гадает нищая цыганка…
Зачем? О чем?

О том, что счастье — ясный сокол —
Не постучится в нашу дверь,
О том, что нам не ведать срока
Глухих потерь…

Из-под лохмотьев шали пестрой
Очей не гаснущий костер.
Ведь мы с тобой, пожалуй, сестры…
И я колдунья с давних пор.

Чужим, немилым я колдую.
Всю ночь с заката до утра, —
Кто корку мне подаст сухую,
Кто даст кружочек серебра.

Но разве можно коркой хлеба
Насытить жадные уста?
Но голод душит — давит небо,
Там — пустота.