Черубина де Габриак - Исповедь

Чудотворным молилась иконам,
Призывала на помощь любовь,
А на сердце малиновым звоном
Запевала цыганская кровь.

Эх, надеть бы мне четки, как бусы,
Вместо черного — пестрый платок,
Да вот ты такой нежный и русый,
А глаза — василек.

Ты своею душой голубиной
Навсегда затворился в скиту, —
Я же выросла дикой рябиной,
Вся по осени в алом цвету…

Да уж, видно, судьба с тобой рядом
Свечи теплить, акафисты петь,
Класть поклоны с опущенным взглядом,
Да цыганскою кровью гореть.

Если сказано слово о крови,
От него уж нельзя убежать, —
Нам, пожалуй, с тобою не внове
           Убивать.

Ты считать не желаешь, не можешь,
Что такое пролитая кровь…
Убивать приходилось мне тоже,
           Только я убивала любовь.

И не даром же черное пламя
Нас скрутило, связало вдвоем.
Нет, не страшно встречаться глазами.
           Что ж, когда мы убьем?

Ненужные стихи, ненужная тетрадь,
Души, больной души слепое отраженье, —
Бесплодные мечты хотела я сдержать,
           Запечатлеть виденья…

Но разве так должны входить мы в этот храм,
Где чаша вечная с нетленным Божьим словом,
И разве для того, чтоб причаститься там,
           Не надо стать готовым?

Поэта светлый долг — как рыцаря обет;
Как латы рыцаря горит служенье наше,
И подвиг восприяв ценою долгих лет,
           Придем мы к вечной Чаше.

Я душу подняла, как факел смоляной,
Но ветер налетел и пламя рвет на части…
Я Господа зову, идем к нему со мной.
           Наш путь в Господней власти.

Казалось тебе — за высокой оградой
Цветущий весенний сад…
Ты раньше не знал такого сада?
           Ведь это ад!

Листья на деревьях — черны как уголь,
Вода в канавах — горький яд…
В этом саду потеряешь друга,
           Изорвешь о камни брачный наряд.

А на черном дереве — серая птица
Поет о том, что вечен закат,
О том, что милый любимый рыцарь
           Не возвратится назад.

За высокой оградой о радостном чуде
Глупые люди зря говорят…
Но здесь никогда ничего не будет, —
           Здесь только ад!

           Ты не уйдешь от прожитой любви.
Сожги ее, забудь,
вступи на новый путь
           и встречу юности напрасной назови, —

           но все равно она придет и скажет
твои забытые слова…
И снова здесь… И снова не мертва
           стоит на третьей страже

           прошедшая любовь…
Он спит давно в могиле…
Но вас не позабыли,
           и ваши имена чужими слиты вновь…

           И вижу я: в осеннем черном небе,
как синий уголек, зажглась одна звезда.
А здесь, в воде холодного пруда
           на смерть подстреленный, крылами
                           плещет лебедь.

Как разобрать мне знаки
судьбы моей.
Черные выросли маки
в саду моем…

Он поднялся, убитый,
и зовет, зовет;
всем убитым и забытым
наступил черед…

Все встают, дрожа и плача,
и зовут, зовут…
Понимаю я, что значит
Страшный суд.

И теперь страданье Ваше
стало для меня
раскаленной полной чашей
горького огня…

Только бы не пахли маки
в саду моем,
только бы прочесть мне знаки
судьбы моей.

Да, целовала и знала
Губ твоих сладкий след,
Губы губам отдавала,
           Греха тут нет.

От поцелуев губы
Только алей и нежней.
Зачем же были так грубы
           Слова обо мне.

Погас уж четыре года
Огонь твоих серых глаз.
Слаще вина и меда
           Был нашей встречи час.

Помнишь, сквозь снег над порталом
Готической розы цветок.
Как я тебя обижала,
           Как ты поверить не мог.

           И первое в пути — глубокий водоем…
Нагнись, душа, гонимая тоской,
там, на земле, была ль такой
           в обличии своем?

           Твой образ ангельский, на что он стал похож?
На нем оттиснули тяжелую печать
убийство зло и ложь
           и жадное желанье ощущать.

           Искала ты себя во всех, всегда, везде.
И все прошло, как сон,
И только облик твой в воде
           отображен.

           Прозрачное и черное стекло.
Смотри, какими стали сны,
смотри, как в них отражены
           убийство ложь и зло.