Черубина де Габриак - Исповедь

           И первое в пути — глубокий водоем…
Нагнись, душа, гонимая тоской,
там, на земле, была ль такой
           в обличии своем?

           Твой образ ангельский, на что он стал похож?
На нем оттиснули тяжелую печать
убийство зло и ложь
           и жадное желанье ощущать.

           Искала ты себя во всех, всегда, везде.
И все прошло, как сон,
И только облик твой в воде
           отображен.

           Прозрачное и черное стекло.
Смотри, какими стали сны,
смотри, как в них отражены
           убийство ложь и зло.

           Опять, как в письме, повторяю я то же,
звучащее в сердце моем,
что в гибких стихах, в переливной их дрожи
           я вижу хрусталь с серебром.

           Мы в жизни с тобою друг друга не знаем,
как призрак остался мне ты.
В хрустальную чашу с серебряным краем
           хочу я поставить цветы,

           хочу, чтобы нить золотая меж нами
могла воплотится на миг.
Пусть в чаше стихов тебе светится пламя
           невидимых черных гвоздик.

Был синий вечер в небе,
Был черный профиль строг,
И в рыжих косах гребень
Придерживал цветок.

И сердце все до края
Открылось в этот час,
Горел, не отгорая,
Лиловый пламень глаз.

Я помню непокорный
Ресниц крылатый взмах,
И шали шелк узорный
На матовых плечах.

И легкий след сандалий
На розовом песке…
Как пальцы задрожали,
Прильнув к твоей руке…

Но ты сказала слово,
И это слово «Нет».
От глаз твоих лиловых
Остался в сердце след.

Так в вечер темно-синий
Я начала союз
С мучительной богиней
Из хора светлых Муз.

Где Херувим, свое мне давший имя,
мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
касаешься крылами ты своими?

И в чьих глазах
опять зажег ты пламя,
и в чьих руках
дрожит тобой развернутое знамя?

И голосом твоим
чьи говорят уста, спаленные отравой?
Кого теперь, кого ведешь ты славой,
скажи мне, Херувим?

И чья душа идет путем знакомым
мучительной игры?
Ведь это ты зажег у стен Содома
последние костры.

Ты не вытянешь полным ведра,
Будешь ждать, но вода не нальется.
А когда-то белей серебра
Ты поила водой из колодца.

Чтобы днем не соскучилась ты,
Для твоей, для девичей забавы,
Расцветали у края цветы,
Вырастали душистые травы.

Ровно в полночь напиться воды
Прилетал к тебе Витязь крылатый,
Были очи — две крупных звезды,
В жемчугах драгоценные латы.

Всех прекрасней был обликом он,
Красоты той никто не опишет,
И поверженный наземь Дракон
Был шелками на ладанке вышит…

Ах, без дождика жить ли цветам?
Пылью-ветром все травы примяты,
И к тебе, как тогда, по ночам
Не летает уж Витязь крылатый,

Чтоб крылом возмутить огневым
Пересохшую воду колодца…
Что ты сделала с сердцем твоим?
Почему оно больше не бьется?

Ах, зачем ты смеялся так звонко,
Ах, зачем ты накликал беду,
Мальчик с плоским лицом татарчонка
И с глазами, как звезды в пруду.

Под толстовкой твоей бледно-синей
Кожа смуглой была, как песок,
Раскаленный от солнца пустыни.
Были губы твои, как цветок

За высокой стеною мечети
Расцветающий ночью в саду…
Что могу я сегодня ответить?
Сам себе ты накликал беду.

От жгучей капли атропина
Как звезды черные — зрачки.
Одним движением руки
Бесценный дар любви единой

Мной был отвергнут навсегда…
Слепые годы мчатся мимо,
И прячу я под маской грима
Десятилетия стыда.

Я покрываю щеки пудрой,
На бледный рот кладу кармин…
О, если б жизни злой, немудрой,
Мне возвратить тот миг один!

           Вейся выше, черный пламень,
превращайся в тьму,
то, что было между нами,
           не приму.

           Все равно — ползучим дымом
стелятся слова:
Ты всегда был нелюбимым,
           я — давно мертва…

           Но в ночи костром пылая,
рвется, душит страсть,
ненасытная и злая, —
           ниже не упасть…

           Что нам думать. Будь покорным
и не прекословь.
Вейся, бейся пламень черный,
           черная любовь…