Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская
Шиловский принял мгновенное решение — он был хороший стратег, умеющий правильно использовать ситуацию. Противник в смятении, растерян, а значит, надо немедленно идти в наступление и предъявлять ультиматум, который он давно обдумал.
— Это очень тяжело, но я постараюсь простить тебя, Елена. Я не буду преследовать местью господина Булгакова. Но с этого момента требую от тебя и этого господина прекращения всякого рода контактов: свиданий, переписки, даже телефонных разговоров.
Два поникших человека не возражали, лишь молча кивнули в ответ. Булгаков не поднял головы, даже когда за ушедшими закрылась дверь.
Лучше бы он выстрелил… К чему жить, если потеряно все? Но ведь то, что случилось, — благо для Елены. Она будет тосковать, но постепенно все забудется, войдет в прежнюю колею. Шиловский — надежный человек, отличный отец… Что произошло бы, если бы сейчас он, Булгаков, не смолчал, а решительно забрал у соперника любимую женщину? На что обрек бы Елену нищий отщепенец, куда пошел бы с ней? — В этот момент он понимал, как отчаявшиеся люди рвут на себе волосы. Желание наказать себя за свершенные ошибки было мучительным, воющим, неизбывным. Как подло они обманывали Шиловского! Как гадко вел себя Михаил, столько времени скрывая от мужа Елены свои чувства, разыгрывая за его спиной сцены неземной любви! Если уж такая вечная и верная любовь, то не пятнает ли ее нелепый адюльтер? Не лучше ли было жить в подвале, в нищете, но честно и главное — вместе! Жить в подвале? Елене?! Хорошо бедствовать ему — мужчине, привыкшему к бытовым тяготам, но взвалить на плечи этой ароматной, нежной, как оранжерейный цветок, женщины керосинки, стирки в дешевом мыле, очереди за продуктами, копеечную экономию? Убийство, хуже, чем убийство… Елена тоже смолчала, согласилась на ультиматум мужа, означающий разлуку с любимым, не побежала за ним в неизвестность. Мучительный выбор, ведь Евгений — человек исключительной доброты и порядочности, в их семейной жизни не было и тени недопонимания. Ну почему же так вышло? Откуда свалилась эта оглушительная, невероятная любовь? Ради нее — на край света бежать. Так нет — смалодушничала, осталась.
13Муки Булгакова были страшны — он чувствовал себя виновным в разлуке с Еленой. Он метался в тисках депрессии, пытаясь хоть как-то выбраться из нее. Бежать от всего подальше — вот спасенье! И опять надежда одна — Сталин. Единственная «соломинка» для утопающего. В это время он пишет Вересаеву:
«Дайте совет: есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с генсеком. Это ужас и черный гроб. Исступленно хочу видеть хоть на короткий срок чужие страны. Я встаю с этой мыслью и с нею засыпаю. Ведь он же произнес фразу «быть может, вам действительно нужно ехать за границу?». Он произнес ее! Что произошло, ведь он хотел принять меня…»
Тон письма — крик утопающего, чувствуется одержимость, последняя надежда спастись. Ему нужно сбежать от всего — от разлуки с Еленой, от задыхания в кольце «спрута»-убийцы. Порыв вырваться за границу — это теперь скорее навязчивая идея, преследовавшая его с времен гражданской войны, чем оправданная конкретными надеждами цель. От себя не убежишь.
Он снова пишет Сталину, повторяя просьбу о встрече.
«Я не позволил бы себе беспокоить Вас письмами, если бы меня не заставила сделать это бедность. Я прошу Вас, если это возможно, принять меня в первой половине мая. Средств к спасению у меня не имеется».
И верит — теперь-то генсек, сам заговоривший о необходимости разговора, откликнется.
Булгаков буквально сходил с ума в ожидании ответа и даже хотел послать телеграмму:
«Погибаю в нервном переутомлении. Смените мои впечатления на три месяца. Вернусь!»
Что за убийственная наивность, какое стойкое помешательство и какая садистская ухмылка вождя.
Михаил часто переписывался с братом Николаем — преуспевающим микробиологом, живущим в Париже. По мере возможности помогал материально младшему брату Ивану, игравшему в парижских клубах и ресторанчиках на балалайке. Иногда просил Николая походатайствовать за гонорары его зарубежных издателей, прислать сигарет и пару чулок Любе. В этот год письма брату — вопль откровенного ужаса, не скрытого попыткой юмора.
«Дорогой Никол!
…Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, ни одной строчки не напечатано. В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение… я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявления, в которых прошу меня с женой выпустить из страны на любой срок. В сердце у меня нет надежды… вокруг меня уже ползет змейкой темный слух о том, что я обречен во всех смыслах.
Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели всего лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко».
Но телефонный разговор с вождем изменил положение Булгакова. Тяжкая атмосфера, которая душила все его начинания, разрядилась. Резко изменилось отношение во МХАТе.
В театре его встретили с распростертыми объятиями, зачислили ассистентом-режиссером, правда, на мизерное жалованье. Булгаков с головой окунулся в жизнь театра. Как некогда при постановке «Дней Турбиных», он сам участвовал в репетициях своей пьесы «Мольер», инсценировке «Мертвых душ» Гоголя. В спектакле «Пиквикский клуб» по Диккенсу выступил и как актер, сыграв с блеском эпизодическую роль Президента суда. Ярко гротескный образ чудовищного паука-судьи, нависавшего в своей черной мантии над конторкой, запомнился зрителям и создал своеобразную традицию в исполнении этой роли.
Ему пришлось пойти на компромисс — внести в пьесу «Кабала святош», разрешенную вдруг к постановке под названием «Мольер», некоторые изменения, а инсценировку «Мертвых душ» и вовсе превратить в хрестоматийный вариант.
По предложению МХАТа Булгаков взялся за инсценировку «Мертвых душ» лишь из любви к Гоголю и театру. Желание увидеть персонажей повести в исполнении актеров МХАТа победило его недоверие к инсценировкам, и он начал фантазировать. По замыслу Булгакова, действие должно было начинаться в Риме (где писал свою поэму Гоголь). Оттуда, из дымки возникал трактир и отправлявшийся на поиски мертвых душ Чичиков…
План МХАТу не понравился: они хотели инсценировку добротно хрестоматийную: картины — иллюстрации к тексту. Преодолев себя, Булгаков стал работать над измененной инсценировкой с режиссером Сахновским. Спектакль вышел, имел успех, но вскоре был снят, несмотря на блестящую игру актеров, — отношение к Гоголю в верхах власти изменилось.
