Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

— А почему вы ее не побрызгали? Экономите на одеколоне?

— Я побрызгал. — Флегматично отозвался мастер.

— Неправда, от нее вон даже не пахнет.

— А вы мойтесь почаще, и от вас пахнуть не будет.

Колхозница призвала начальство и пожаловалась. Но Леня был всеобщим любимцем, и ему многое сходило с рук. Не удивительно. От этих рук зависела личная жизнь даже гэбэшниц. В вестибюле находилась неприметная дверь, за которой трудилась служба безопасности. Не гостиничной, разумеется, а государственной. Однажды во время международного кинофестиваля 1961 г. я развалился с газетой в лобби отеля. Через несколько минут вокруг нелегала пристроилась шумная группа гостей фестиваля. Шумели по-итальянски. Моим соседом справа оказался Альберто Сорди, напротив — несравненная Джина Лоллобриджида. Больше всего тогда впечатлило то, что Джина ниже меня ростом. Преодолев неловкость, я сообщил ей по-английски о моем открытии. Вся компания дружно засмеялась. А Джина (кто в это поверит?) преподнесла мне свое фото с шутливой надписью и… легким поцелуем.

Джина Лоллобриджида. Москва, 1961 г.

Через полчаса артисты удалились, а их места заняли двое в штатском. Эти не улыбались, портретов не дарили и не целовали, зато на чистом русском предложили мне проследовать с ними. Так я оказался за той самой неприметной дверью. Показания снимала грудастая подполковничиха.

— Кто тебя надоумил целоваться с иностранцами?

— Господи упаси, я в жизни не целовался с иностранцами.

— Мы же своими глазами видели.

— А-а-а, так это же с иностранкой и исключительно из вежливости.

— А что, собственно, ты здесь вообще делаешь?

Стоило назвать имя звездного парикмахера («Я жду брата»), как под пилоткой расцвели папильотки, и тетка сменила гнев на милость:

— Что же ты сразу не сказал, что ты к Ленечке?

На этот раз все обошлось.

Но в съездовские дни швейцар получал строгие указания, а его пост укреплялся людьми с портупеями или наручными повязками. У главного входа — каре из железных барьеров — впускали только по спецпропускам. Проникнуть в гостиницу можно было только сквозь стены, что я и делал. Я знал о потайной двери в подземном гараже соседнего «Гранд-отеля», смотревшего на площадь Революции. Перед тем, как взяли под контроль и этот объект, мне улыбнулась богиня мудрости. Афина явилась мне в облике молодой директорши книжного магазина Веры Б. Познакомились мы, кстати, во время выездной торговли ее магазина в той же гостинице «Москва». Нашей дружбой я дорожил. И небескорыстно (да простится мне эта слабость). Благодаря ей многое из дефицита я мог теперь приобретать по номиналу, жертвуя обедами и предметами первой, второй и последующих необходимостей. Я мог в любое время заглянуть в это «око Эллады». В кабинете Веры стоял заветный шкаф с «дефицитом». Она оставляла меня наедине с этими сокровищами, и начинался «пир духа». Дружба с Верой принесла много других полезных знаний. Однажды она позвонила мне и предложила «гульнуть». Пришлось отказаться от ресторана — такие деньги в мои карманы не забредали.

— Не волнуйся. — Успокоила подруга. — Приезжай ко мне к концу работы, и мы что-нибудь придумаем.

Вера, по обыкновению, оставила меня наедине со шкафом. Вернулась через несколько минут с запечатанной картонной коробкой и высыпала на стол ее содержимое — пару сотен билетов т. н. «книжной лотереи», какими торговали на каждом углу и во всех книжных магазинах. Выигравшие билеты можно было тут же обналичить или заплатить ими за покупку. Вера разложила бумажные квадратики по столу в несколько ровных рядов и, наклонившись, над этим пасьянсом, стала миниатюрными пальчиками выдергивать их по одному. Все оказались выигрышными на общую сумму рублей в 60. Остальные нашли свое последнее пристанище в уличном барабане, куда в погоне за неверным счастьем запускали руку ничего не подозревавшие прохожие. Секрет оказался прост. Билеты разного достоинства печатаются на разных станках. Ширина перфорации на выигрышных конвертиках, если внимательно присмотреться, отличается от пустышек, которых большинство. Вечер удался. Не зря я во все времена питал подозрительность к лотереям и не играл в азартные игры с государством.

Но все это было потом. А пока… Мы с братом искали выход для своих фантазий и подростковой неудовлетворенности. К тому же Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила…

ВИРАЖ НА «МИРАЖЕ»

Одним распрекрасным утром, выйдя из дома, Вовка замер, провожая взглядом черную иномарку с дипномером. На ее крыле развевался флажок Израиля.

— Ты видел? — произнес он с сорвавшимся дыханием.

Оставшийся путь он проделал молча, переваривая впечатление.

Несколько дней спустя, вернувшись домой, я споткнулся в коридоре о велосипед брата. Он и прежде то и дело лечил своего коня — снимал колеса, что-то смазывал, подтягивал, менял ниппеля и камеры. Но на этот раз велосипед лежал… без руля. Картина, которую я застал в квартире, навела на тревожные мысли о психическом здоровье Вовы. Он сидел на стуле посредине комнаты, держа перед собой ампутированный руль, как штурвал самолета, слегка поворачивая его из стороны в сторону, то приближая, то отдаляя. Да еще имитировал рев мотора.

— Чем ты занимаешься? — осторожно поинтересовался я.

— Ты что не видишь? Сажаю в Димоне свой «Мираж». — И показал на лежащую перед ним неведомо где добытую карту еврейского государства на русском языке.

— И когда ты собираешься перейти от симуляции полета к реальной работе?

— Когда-нибудь. — Мечтательно ответил он.

Вова предложил мне взглянуть еще на «кое-что», приказав держать язык за зубами. «Кое-чем» оказались самоучитель иврита Шломо Кодеша, календарь еврейских праздников и серебряный магендавид на цепочке. Выяснилось, что после встречи с черным лимузином он отправился в синагогу. Там он и получил все эти сокровища от израильского дипломата Гавиша. (Через пять лет Гавиша за эти щедроты объявят персоной нон грата, обвинят в шпионаже и выдворят).

— И что ты теперь собираешься делать?

— Ясно, что — поступать в летное училище.

Для освоения учебника Вовке понадобилась пара недель.

Новые увлечения быстро стали достоянием узкого круга широкой семейной общественности. Были сделаны и надлежащие оргвыводы. Отец, узнав об этом, рекомендовал на какое-то время снова развести нас с братом по разным углам, чтобы мы не учудили чего-нибудь. Идейным вдохновителем он считал почему-то меня, поэтому попросил своего брата Захара приютить меня у себя в Липецке. Подальше от греха. Прямо по Радеку: «Я ему цитату, а он мне — ссылку». Я купился на новизну, спорить не стал и целый год вел здоровый образ жизни, переплыл несколько раз реку Воронеж, научился (по принуждению, разумеется) перелопачивать зерно на элеваторе, получил 2-й разряд по шахматам (влюбившись в учительницу физики и многократную чемпионку области Аллу Александровну Клокову). Здесь же я приобрел самый важный, как мне тогда казалось, навык. Я научился драться. Этот навык, однако, мне не очень-то пригодился. Во время перемены пацаны стравили меня с веснушчатым отроком Димой. Деваться было некуда. Пришлось защищать честь мундира. Я приготовился к худшему. Но пара выпадов оказались удачными. Я отправил Диму в стоячий нокдаун в ближайшем углу. В результате, у него на лбу образовалась эффектная шишка. Мне присудили победу. Наградой стала дружба с Димой на все оставшееся время моего изгнания. Вскоре мне представилась возможность выплаты репарации. При трагических обстоятельствах. Дима с соседским мальчиком изготовили самодельные мелкокалиберные пистолеты. Дима добыл целую упаковку пуль. Друзья затеяли в квартире игру в шпионов. Дима нажал на курок и угодил соседу в шею. Мальчика не спасли. А Диме угрожало тяжелое наказание. Меня вызвали на допрос — как лучший друг я мог знать важные обстоятельства этой затеи. На допросе я сказал, что идея и оба пистолета с амуницией принадлежали погибшему. Потом выяснилось, что аналогичные показания дала и мать убитого мальчика, чтобы спасти Диму от колонии.