Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"
С 18 вандемьера все вокруг нас было в беспрерывной тревоге. Утром 19-го Жозефина Бонапарт поехала навстречу мужу, хотя никто не мог сказать наверное, по какой дороге он едет: знали только, что он любит Бургундскую, и поэтому Жозефина с Луи отправились в Лион по этой дороге.
Госпожа Бонапарт беспокоилась чрезвычайно, и не без причины. В самом ли деле она была виновна или только неблагоразумна, но достоверно то, что семейный суд Бонапартов обвинял ее жестоко и общее намерение их было заставить Наполеона развестись с женой. Коленкур-отец сообщал нам все свои беспокойства по этому поводу; но когда он судил об этом предмете, разговор прерывался, потому что мать моя, зная образ мыслей в семействе Бонапарт, не могла говорить откровенно: надо было или сплетничать, или лгать.
За некоторое время до возвращения Бонапарта из Египта Жозефина тесно сошлась с Гойе и его женой. Родственники Наполеона искали причину этому сближению и находили ее только в надежде иметь опору на случай, если Бонапарт склонится на убеждения братьев и сестер. Восемнадцатое брюмера оправдало ненависть Гойе к Наполеону; но эта ненависть началась гораздо прежде. Я могу рассуждать о Гойе с уверенностью, потому что многое знаю о нем от двух искренних своих друзей; их ум и правдивость не оставляют никакого сомнения, что они верно судили об увиденном ими. Я представлю тому доказательства.
Величайшая ошибка госпожи Бонапарт состояла в том, что она не искала помощи у самого источника опасности. Ей надо было бы у свекрови своей просить помощи против тех, кто старался погубить ее, — и погубили, через восемь лет. Нечего обманывать себя: развод в 1809 году был следствием беспрерывных усилий всех членов семейства Бонапарт и нескольких ближайших его соратников, которых сначала госпожа Бонапарт, а потом императрица Жозефина слишком презрительно отвергла и не старалась привлечь на свою сторону. Она видела, что опасность окружает ее, а между тем не опиралась на тех, кто был связан с мужем ее неразрывными узами.
Бонапарт приехал в Париж утром 24 вандемьера и не нашел никого в маленьком доме своем, на улице Шантерен: Луи и Жозефина еще не возвратились из своей бесполезной поездки. Зато его окружили тотчас по приезде мать, сестры, невестки, словом, вся часть семейства, не поехавшая навстречу. Дом, оставленный хозяйкой, и пустота в комнатах оказали на него впечатление глубокое и ужасное. Он после рассказывал об этом Жюно и, что любопытно, не забыл этого через девять лет, в пагубных для его несчастной жены обстоятельствах. Не найдя ее среди своего семейства и поверив сестрам и матери, он утвердился в мысли, что она чувствует себя недостойной их покровительства и избегает присутствия человека, оскорбленного ею. Ошибка в избрании дороги казалась ему только предлогом. Он был уязвлен жестоко; а в такой душе, как его, подобное чувство должно было совершить опустошение. «Верно, он страдал ужасно!» — говорил мне Жюно через несколько месяцев, когда я рассказала ему об этом периоде жизни Бонапарта.
Госпожа Бонапарт возвратилась. Бурьен говорит, что Бонапарт три дня демонстрировал жене «чрезвычайную холодность». Почему же этот «очевидец» происходящего не говорит, что Бонапарт не хотел видеть ее и не стал видеться по приезде своем? Это производит впечатление посильнее холодности и показывает события в настоящем их виде. Если Бонапарт возвратил жене не любовь мужа, потому что уже давно не любил ее, а по крайней мере ту нежность привычки, те дружеские отношения, в силу которых называлась она спутницей великого человека, то этой улыбкой счастья она обязана попечениям и просьбам своих детей. Бонапарт чрезвычайно любил Евгения Богарне, который был в самом деле отличный юноша. Гортензию Бонапарт знал сравнительно меньше, но ее кротость, молодость, потребность в нем как во втором отце, которой умоляла она не лишать ее, подействовали на него и победили его упорство. Сверх того, очень ловко не вмешали тут никакого посредника, хотя бы самого сильного в глазах Бонапарта в отношениях дружбы или политики. Госпожа Бонапарт остерегалась требовать заступничества в этом важном деле у Барраса, Бурьена или Бертье. Непременно надобно было, чтобы за нее говорили те, которые могли сказать все и умолять обо всем, не опасаясь возражений. А можно ли было толковать детям таких лет, как Гортензия и Евгений, о проступках матери их? Бонапарт вынужден был замолкнуть и ничем не мог опровергнуть уговоров двух невинных юных существ, которые стояли перед ним на коленях, орошали слезами руки его и говорили: «Не покидайте нашей маменьки!.. Она умрет!.. А мы, бедные сироты, у которых эшафот уже отнял родителя, данного природой, неужели мы должны так несправедливо потерять и другого отца, посланного Провидением?»
Следствием этой сцены, продолжительной и прискорбной, как говорил сам Бонапарт, стало то, что дети побежали за своею матерью и привели ее в объятия мужа. Несчастная жена во все время, пока за нее умоляли дети, ожидала решения своего жребия подле дверей, склонившись на ступеньки небольшой тайной лестницы и, без сомнения, страдая ужасно.
Но каковы бы ни были проступки жены его, Бонапарт, казалось, предал их забвению и примирился с нею совершенно. Вскоре важные заботы увлекли его к иному роду помышлений, перед которыми исчезла занимательность всего другого.
Здесь должна я поместить ответ на цитату из Записок Бурьена, приведенную выше моим издателем, о разговоре Жюно с Бонапартом в Египте, подле фонтанов. Не задумываясь ни на одну секунду, утверждаю, что все это чистая ложь. Не могу предположить также, что Бурьен изобрел эту историю: такого рода выдумка была бы бесчестна. Предложу другое: Бонапарт рассказал ему сказку, а не истину. Я даже уверена, что Бурьен и сам так думал, ибо не мог он сомневаться в привязанности Жюно к Бонапарту; ее доказывает многое. Как же предполагать, что Жюно решился опечалить того, дружеское чувство к кому походило на обожание, и в такое время, когда печаль не могла быть даже утешена или успокоена чем-нибудь? Как? Для чего? С какою целью?
Я принуждена задать эти вопросы, потому что, признаюсь, кроме дурного намерения, которое слишком явно, я почти ничего не понимаю во всем этом потоке слов Бурьена, где соединены несоединимые выражения. Вероятно, Бурьен не знал, что Бонапарт еще в Италии выяснил то, о чем идет теперь наш спор, и что господин Шарль, виновник, получил приказание возвратиться во Францию и даже едва не был расстрелян. С этого времени он всегда оставался в немилости Наполеона. Письма Дюрока, самого Шарля и Жюно подтверждают, что друживший с ними Жюно лет десять старался победить предубеждение Наполеона, предубеждение более чем несправедливое. Странное было бы средство спасти друга, утверждая его виновность! А Жюно до самой смерти остался истинным другом Шарля и во многих случаях принимал от него помощь, особенно в первые два года по возвращении из Египта. Если бы Жюно разыгрывал роль труса, что не шло к его характеру, то Шарль, который был не ангел, по крайней мере перестал бы видеться с ним. По всему выходит, что это неправда.
Что же касается охлаждения дружбы Наполеона к Жюно после этих известий, то я, право, не знаю, чем бы еще мог император доказать ее! Сделать его королем, как своих братьев?.. Кто из товарищей Жюно был осыпан милостями, богатством и достоинствами так, как он? Жюно не имел маршальского жезла, но Бурьен глубоко ошибается, приписывая этот род неблаговоления своей причине. Жюно был губернатором Парижа: это важнейшая из должностей во Франции, да еще с той властью, какую имел он; после он был генерал-губернатором Португалии с властными полномочиями вице-короля, выполнял множество поручений, серьезных и важных. В 7-м томе своих Записок Бурьен называл Жюно любимцем Наполеона. Надобно же быть согласным с самим собой!
Из семейства Бонапарт лишь одна особа не могла молча перенести, что Наполеон простил Жозефину: это была госпожа Леклерк. Она разгневалась чрезвычайно. Летиция Бонапарт также осталась не очень довольна, но, по крайней мере, молчала. Жена Жозефа, всегда добрая, не вмешивалась никогда и ни во что. Госпожа Бачиокки не стесняла себя и показывала все неприязненное презрение; зато и невестка терпеть не могла ее. Кристина, ангел доброты, следовала примеру супруги Жозефа. Каролина была еще так молода, что ее мнение не могло ничего значить. Что же касается братьев, они находились в состоянии открытой войны с госпожой Бонапарт и не скрывали этого. Даже юный Жером (ему было тогда едва пятнадцать лет) хотел принадлежать к оппозиции семейства и язвил, сколько доставало у него голоса; только он забывал об этом, когда в маленьком саду при доме на улице Шантерен бегал за хорошенькой своей полусестрою, как называл он Гортензию Богарне. Прелестные голубые глаза и белокурые волосы легко кружили ему голову, уже и тогда весьма легкомысленную. Госпожа Бонапарт, несмотря на то что деверь ее был еще ребенок, тотчас после примирения стала рассчитывать на него, а не на Луи (это советовал ей Бурьен, первый советник ее во всех делах). Но против нее действовала сильная партия, предводительствуемая Люсьеном, и потому Жером понял, что ему не следует отдавать свое сердце за фиолетовые глаза и белокурые локоны, которые, впрочем, после совершенно пленили брата его.
